Наталия Колесова - Петр Фоменко. Энергия заблуждения

– Фотографу-летописцу «Мастерской» Ларисе Герасимчук.

– Фотографам Владимиру Вяткину и Виктору Баженову.

– А также Лиле Васильевне Егоровой, Людмиле Михайловне Арининой, Дарье Белоусовой.

– Сотрудникам пресс-служб и музеев театров Вахтангова, Маяковского, Моссовета и «Сатирикон», предоставивших фотографии для издания.

– Продюсеру проекта Дарье Шадриной.

– А также Наталии Петровой.

– Издательству «РИПОЛ классик» за поддержку идеи и помощь в издании этой книги.

И многим другим, разделившим с нами этот мучительный труд и светлую печаль.

Петр Наумович, будь он с нами, непременно произнес бы свой любимый тост: «За торжество нашего безнадежного дела!» Я хорошо помню его слова: «Прав тот, кто работает».

Петр Наумович Фоменко создал самый живой, пользующийся горячей любовью публики театр под честным названием «Мастерская Петра Фоменко», вырастил несколько поколений актеров виртуозного уровня, а режиссеры – «птенцы гнезда Петрова» – давно стали профессионалами с серьезной репутацией и «лица необщим выраженьем».

Дело своей жизни, свой театр, он строил со страстью, не отступая ни перед чем – ни перед сомнениями, ни перед врагами, ни перед самой смертью, с которой его неоднократно воскресавшее сердце было знакомо слишком близко. Я попробую взять на себя смелость сформулировать несколько строк о свойствах этой страсти. А вам, читатель, придется следовать за их аритмией, которая единственная поможет мне выразить моего героя, чтобы в конце положиться на мое же многоточие…

Мне еще не встречалось человека, в котором бы сочетались такая глубокая вера в свое дело с неуверенностью в его будущем, такое самоотречение с почти агрессивным нежеланием славы, такая вызывающая игра с судьбой с отказом от признания бесспорного факта своего успеха, как в герое этой книги.

Петр Наумович Фоменко – не только режиссер, в чьем имени для любого профессионала театра заключена особая магия, но и Учитель по призванию, создатель собственной школы. Из лучшего, что есть в русском репертуарном театре (сам гонимый и битый в молодости за осквернение его священных традиций), из музыки, шепотов, интуиции, из «ничего и чужих ошибок» родился его неповторимый стиль. О нем нельзя было писать «лучший режиссер отечественного театра» или, не дай Бог, «лидер театрального процесса». Проклятие Петра Наумовича было бы обеспечено. А ведь это не «фигуры речи», а правда, причем чистая, даже холодная, без примеси восторга. Разве что формулировки, слишком отшлифованные (ведь с героем нервных заметок, замешанных на изнурительном желании точности, стоило поискать особые слова). Сам он, филигранно взаимодействующий с литературой, ткущий ковры текстовых композиций, как никто, знал цену слову. Можно только благодарить судьбу, что ты совпал во времени с этим человеком, пусть не сразу и даже, может быть, не навсегда. И имел редкую возможность наблюдать, сопереживать, ценить.

…Чего только не было в жизни этого человека, пришедшего в режиссуру непростым, но предопределенным путем. Военное детство, пропущенные и наверстанные годы учебы, Музыкальная школа имени Гнесиных и училище Ипполитова-Иванова по классу скрипки. Недолгая (прервавшаяся по причине отчисления) учеба на актерском факультете Школы-студии МХАТ. Филологический факультет педагогического института, где однокурсниками Фоменко были Юлий Ким, Юрий Коваль и Юрий Ряшенцев. Они вспоминали, что среди шумных студентов Петя выделялся: воспитанный мамой Александрой Петровной, экономистом, знавшей два языка, любившей живопись, литературу и музыку, он отличался старомодной галантностью, говорил тихо и неторопливо, пропускал девушек первыми в дверь. Это правило – обращаться ко всем, независимо от возраста, по имени-отчеству – он сохранил навсегда. В студенческие годы будущие знаменитости сочинили на мотив «Опавших листьев» песенку:

Столько стихов, сколько помнил и мог безостановочно цитировать наизусть Петр Наумович, не удержится в другой голове: Блок, Пушкин, Тютчев, Маяковский, Пастернак, Бродский, Давид Самойлов, причем отрезами, наотмашь: «Евгений Онегин» – целыми главами, поэма «Возмездие» – с любого места.

Изгнанный в 50-е годы из Школы-студии МХАТ, он добрался до своего основного призвания – режиссуры. В 1961 году Фоменко закончил режиссерский факультет ГИТИСа у Н. П. Охлопкова и А. А. Гончарова, которого всегда считал своим главным учителем: «Я ему благодарен за все муки. Режиссеру надо добиваться и не обижаться. Этим двум качествам порой учишься всю жизнь. Научился я только сейчас и все равно – столько обид!» В те годы он ставил в театре на Малой Бронной, Центральном детском, театре Армии, театре Маяковского, театре на Таганке, но с особой нежностью вспоминал театральную студию МГУ «Ленинские горы», где собралась веселая компания во главе с Марком Розовским. Особенно – спектакль «Татьянин день, или На Руси есть веселие и питие». Петр Наумович не упускал случая с чувством исполнить под настроение арию пьяницы из «Всепьянейшей литургии» этой постановки «Забуели мои мысли…».

…Гроза разразилась внезапно, эйфория закончилась, когда в Москве 60-х, еще недавно упивавшейся воздухом оттепели, почти одновременно «закрыли» несколько спектаклей. Среди самых громких запретов были «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина в театре Маяковского, поставленная Петром Фоменко, и «Доходное место» Островского – постановка Марка Захарова в Театре сатиры. В те годы снятие спектакля с репертуара было для режиссера гибельно, действительно опасно. Не изменивший ни строчки в пьесе режиссер был обвинен, как у Довлатова, в «кощунственном сопоставлении и надругательстве над святынями». Классика зазвучала страшно, разоблачительно, невыносимо. «Упоение в бою» разделили с авторами спектакля зрители лишь нескольких просмотров. «Это моя любимая пьеса и это – первый удар в череде стольких закрытых спектаклей. Охлопков, при котором состоялась премьера „Смерти Тарелкина“, был талантливейший человек, изумительный артист. В нем тогда уже соединялись гений и сумасшествие. Меня он называл „парень в зеленой рубашке“. В „Смерти Тарелкина“ мы не осквернили классику, хотя тогда за всякий новый взгляд инкриминировалось осквернение. Такие спектакли были опасны для жизни. Но все же это был восторг! Вот она – цена противостояния. Театр всегда существует вопреки». Тогда он понял, как важно режиссеру «держать удар».

Начались скитания: 70-е годы Фоменко жил на два города, между Москвой и Ленинградом, где до начала 80-х возглавлял ленинградский Театр комедии, прочно связанный с именем Николая Акимова. Он ставил и современные пьесы, и русскую классику, и Шекспира с Мольером, и «Теркина на том свете» Твардовского. Формировался режиссерский стиль, и одновременно выковывался характер беспартийного рыцаря без страха и упрека. Про Питер говорил: «Этот город – моя явная недоброжелательность». И добавлял: «В Питере я был нерукопожатный человек». К тому времени относится эпизод, когда Петр Наумович послал на… всесильного секретаря Ленинградского горкома партии Романова, возмущенный его вопросом о сохранении наследия Н. Акимова. «Вы же первые его гнобили!» – взорвался Фоменко. И послал… А потом без пропуска долго выбирался из здания горкома… Такие бесстрашные поступки – не редкость в его биографии. Когда с театральной режиссурой в столице разладилось окончательно, Фоменко отправился в Тбилиси, где проработал несколько лет. Однажды на банкете после спектакля в ответ на призыв тамады: «Я предлагаю тост за мудрейшего из мудрых, за товарища Сталина! А если кто откажется, клянусь мамой, я выпрыгну из окна!» Фоменко поставил рюмку и в полной тишине, негромко сказал: «Прыгай, б…дь!» Тамада заметался, он рвался и драться, и карабкаться на подоконник, чтобы выполнить свою угрозу. Наконец остывший тамада сдался: «Хрен с ним, выпьем за Петра Первого!»