Луитпольд Штейдле - От Волги до Веймара

Таковы были призывы, обращения, детальные указания вплоть до последнего воззвания, с которым я обратился к населению Мюнхена 26 апреля 1945 года. Не в наших силах было сделать так, чтобы Германия сама освободилась от власти фашизма; но мы достигли того, что у многих немцев созрело решение отречься от фашизма и пойти по новому пути.

Подростки на фронте

В перерывах между агитационными выступлениями мы постоянно посещали пересыльные лагеря военнопленных. Примерно с конца сентября 1944 года все чаще бросалось в глаза, как быстро росло число совсем юных солдат. Поразительное зрелище: перед нами стояли мальчики в военной форме, они должны были сойти за небольших, низкорослых мужчин, но это были подростки, у них на щеках чуть пробивался первый пушок. Теперь Гитлер посылал в бой шестнадцатилетних, семнадцатилетних мальчишек. Среди них были не только немцы, но и выходцы из различных стран; их привлекли обещаниями, обманом, завербовали, применяя шантаж и угрозы.

Тяжко было у меня на сердце, когда я встретился с ними; я думал о моей семье. Мои старшие сыновья тоже были совсем юными и находились где-то на фронте. Они могли бы, подобно этим мальчикам, участвовать в боях в окружении; наверное, они бы вытаращили глаза, если бы неожиданно увидели здесь своего отца в мундире со всеми знаками различия. Еще больше удивились бы они, когда бы услышали от него новые, непривычные речи; он уже не повествовал бы о приключениях на войне и не делился бы с ними впечатлениями о бесконечных путешествиях, не рассказывал бы как много можно увидеть и узнать, объездив всю Европу, о том, как он побывал в городах, которые хотел хоть раз в жизни повидать, зная об их роли в истории и в искусстве; он: не стал бы говорить о том, что ему удалось проездом нанести визит родным в Кельне или в Нюрнберге. Да, совершенно так же, как эти солдаты-подростки, и мой сыновья смотрели бы на меня удивленно и растерянно, если бы я предстал перед ними в мундире с белой нарукавной повязкой Национального комитета.

Вглядываясь в лица этих подростков, я чувствовал себя беспомощным, впервые я не знал, как завязать беседу. Мы так и сидели на сложенных штабелями телеграфных столбах, в тени плодовых деревьев, за деревянным сараем, который случайно уцелел во время пожара в колхозе. В сарае поместили группу численностью около 60 человек. Позапрошлой ночью их выловили в лесах вместе с другими солдатами, отбившимися от своих частей, либо вытащили из разбомбленных траншей и подвалов, в которых они попрятались. Как нам рассказывали советские офицеры, пришлось чуть ли не насильно выволакивать из укрытий этих ребят, которые тряслись и рыдали от страха, ожидая, что их тотчас же расстреляют.

Когда понемногу завязался разговор, я узнал от одного из мальчиков, что он спрятался между трупами солдат из пулеметного расчета. Заметивший его советский солдат приставил к его груди винтовку. Мальчишка буквально впился в наши лица темными пылающими глазами, завершая рассказ: «И тут он отвел винтовку и сорвал у меня с головы пилотку, а каску я потерял раньше…»

В глубоком молчании слушали мы его рассказ; мальчик был острижен почти наголо, и ему можно было дать двенадцать лет, он был малорослый.

Другой убежал из своей роты вместе с капитаном и командой радиосвязи. Внезапно их окружили советские солдаты. Его разлучили с капитаном, и он робко спрашивал, встретится ли он с ним снова, назвал нам его фамилию.

Никто из этих подростков не понимал, почему их собрали здесь вместе, хотя они принадлежали к различным частям. Им не приходило в голову, что об этом позаботились те советские офицеры, которые из-за войны вынуждены были прекратить свою профессиональную педагогическую деятельность. Эти юнцы неспособны были также понять, что советские солдаты – офицеры и рядовые – потрясены, что им приходится иметь дело с такими мальчиками; они вспоминали своих сыновей или сыновей своих родных и друзей и ужасались при мысли, что им приходилось в бою стрелять в детей!

Мы выясняли, откуда эти мальчики родом, где живут их семьи, расспрашивали о профессии отца, о братьях и сестрах. Нашелся такой, с которым пришлось объясняться по-французски, с другим – по-итальянски; попадались среди них и долговязые парнишки, были слабые, узкогрудые, а некоторые коренастые, но все – отощавшие, с впалыми щеками, оборванные; они растерянно смотрели по сторонам, иногда оживлялись, если удавалось их втянуть в разговор.

Долговязый француз, с нависшей на лоб из-под берета длинной прядью волос, оказался очень эмоциональным юношей; он был родом из Витрсюр-Сен. Бельгиец из Лувена сказал: «Знал бы я, что придется сражаться здесь, в России, мы бы дома вели себя умнее».

Один из этих мальчишек как-то странно шепелявил, будто нарочно передразнивая венцев, он был уроженец Верхней Австрии. Слушая его, все хохотали, даже когда не понимали, о чем идет речь. Смех способствовал разрядке.

Другой парнишка, совсем маленький – он уже играл какую-то роль в «Гитлерюгенде» и собирался стать учителем, – рассказал, что капитан из его части орал на юнцов, угрожал им револьвером, беснуясь из-за того, что они были не в состоянии молниеносно выполнять его приказания. Когда один солдат постарше, тоже из запасного батальона, попытался возражать, причем вежливо и спокойно, капитан совсем рассвирепел. Солдат не смирился, и тогда капитан его тут же пристрелил на глазах его товарищей, как бунтовщика. Тогда, продолжал рассказчик, сам он безропотно позволил нагрузить его противотанковыми гранатами, хотя лишь с трудом мог их тащить. Он дрожал от страха, когда лежал в засаде с этими гранатами. К тому же он не проверил взрыватель, а это полагалось делать непременно, теперь бывали случаи саботажа при зарядке… К счастью, русские танки не подошли близко.

Мы делали передышку в беседе, угощали юнцов папиросами. Они спрашивали, как произносить буквы русского алфавита, писали буквы на сигаретных коробках, и это тоже их отвлекало.

Один из них сильно хромал. Мы предложили ему снять сапоги. Оказалось, что ноги у него были в сплошных пузырях и гноились. Другой, очевидно, по ошибке надел чужие сапоги, когда ночью была объявлена тревога. Его сапоги, жаловался он, были совсем новые, а эти ему велики. Находившиеся тут же советские товарищи что-то записывали в блокнотах. Парня с больными ногами они тотчас же отделили от других, чтобы оказать ему неотложную помощь.

О Национальном комитете «Свободная Германия» мы с этими ребятами не заговаривали. Мы постарались только записать побольше их домашних адресов. Листовки с перечнем этих фамилий были вскоре сброшены в расположение немецких войск. Мы обещали также включить фамилии этих мальчиков в передачи по окопному передатчику и в передачи московского радиовещания. Это вызвало удивление и радость. Они стали еще более разговорчивыми.