Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

На дверях выборгской «Березки» висела тогда, то есть в 1972 году, отпечатанная вывеска, которой я долго удивлялся. В ней на финском языке нам сообщалось следующее: «Чеки здесь не принимаются» (в финском языке слова со значением «чеки» и «чехи» пишутся одинаково — tshekit). «Странная дискриминация, может, это отголоски Пражской весны, событий 1968 года?» Эта моя первая мысль — свидетельство того, что ничто не казалось мне невозможным. Правда, разбор русского текста по слогам обнаружил несколько иной смысл этого послания. Чеки не принимались всего лишь в качестве средства оплаты, купить водку, шоколад, матрешек, парфюмерию и цветастые платки можно было в этих магазинах только за наличную валюту.

Финляндская марка в то время была самой настоящей валютой. В этом заключалось первое сообщение о равноправии прибывшему в СССР туристу. Но в отношении денег равноправия как раз таки и не было. Рублей в стране хватало всем, но на них ничего нельзя было купить в «Березке», единственном месте, где продавались все самые дефицитные товары — магнитофоны и телевизоры. Простой русский не мог попасть в «Березку», просто даже чтобы посмотреть на эти товары.

… Свою заветную бутылку получил каждый желающий, вся наша очередь. Пробки были извлечены, и все принялись за дело. Так началось путешествие, во время которого я принял решение вернуться в эту страну вновь и выучить ее язык. После Грузии и Армении я понял, что на свете есть еще масса других языков, алфавитов и орфографий. Все для меня было новым. СССР был случайным соединением самых разных народов, национальностей, государств. За его пределами это увидеть было невозможно, не говоря уже о том, чтобы понять.

Иногда попадались такие народы, о культуре которых я не имел ни малейшего представления. Из первого путешествия таким местом оказалась Армения. Горы, странный язык, черноглазые и большеголовые люди. Вино, коньяк — национальная гордость. Еще помню, как мы, размахивая плавками, отправились к озеру Севан, только потом заметив, что оно покрыто толстым слоем льда, потому что было высокогорным. Спустя годы я все-таки как-то летом попал на это озеро в купальный сезон, но тут же вылетел из воды как ошпаренный. Было такое чувство, что я сиганул в дважды охлажденную прорубь для пыток, при том что на берегу было самое что ни на есть лето с жарким солнцем. Разреженный горный воздух всегда несет в себе космический холод.

Пасха в Армении всегда означала некий карнавал, во всяком случае в то время или именно для нас. Верующий ранне-христианский народ десятками тысяч собирается в Эчмиадзине (сейчас это Вагаршапат) в окрестностях самой священной церкви. Наши финские коммунисты не верили своим глазам, ведь религия казалась им древним пережитком. Что же это было за суеверие? Особенно ужасались этому и округляли глаза преданные коммунистическим идеям представители крайне левых. Этих дикарей православным следовало реально стыдиться. Благородную идею они втаптывали в грязь.

Религия, гораздо более старшая, — Армянская церковь, представлявшая свое собственное направление в раннем христианстве, — с ними совершенно не считалась. Так же потом происходило и в других местах, где мы оказывались. Пасхальные религиозные традиции в Армении, по крайней мере, на взгляд туриста, казались ошеломляюще первобытными.

Двух тысяч лет как не бывало в мгновение ока. Убивали баранов, перерезали им горло, кровь била фонтаном, бараны блеяли и хрипели, пальцы обмакивали в свежую кровь и маленьким детям на лбу рисовали кровавые кресты. Дети, полураздетые, носились во всем этом хаосе, петухи и куры орали, настигнутые точно такой же смертью, что и бараны. Сотни костров горели, свежее мясо жарили прямо на огне, нанизав на вертел. Почему-то Воскресение надо праздновать с полным желудком.

Главная церковь, когда мы туда пришли, была полным-полна народу. А когда мы вышли наружу, выяснилось, что зад каждой из наших женщин был полностью покрыт синяками от щипков правоверных мужчин-прихожан, которые таким образом поздравили представительниц западного мира с праздником. Кажется, именно здесь, где женщины в брюках привлекали всеобщее внимание и были объектом определенных шуток, один весьма пожилой, улыбчивый, весь покрытый морщинами мужчина приложил длинные волосы одной из наших спутниц к своей верхней губе, изображая усы. И это все только для того, чтобы продемонстрировать, что они думают о женских брюках.

Неужели это тоже был Советский Союз, атеистическая страна равноправия? Да, тоже, как и многое-многое другое.

Русский язык стал своего рода пиджином, объединявшим в империи все народы и национальности. Так что я тоже решил начать его учить, чтобы понять в этой стране хоть что-то. Кроме того, я смог бы прочесть такие книги, которые вряд ли когда-то будут переведены.

Я со всей печальной очевидностью понял, что без языка я буду полностью зависеть только от того, что видят мои глаза, от чужих рассказов, предрассудков и спорадических переводов. В этой поездке вторым руководителем и переводчиком была у нас Риита Сухонен из компании «Ломаматка». Впоследствии Ритуля дала мне несколько уроков русского языка и помогала на первых порах в общении с Эдуардом Успенским. Долгая учеба в Москве выработала в Ритуле, кроме ироничности и чувства юмора, важнейшие навыки выживания в этой стране: понятие относительности, терпение и упорство.

Успенский уже появился в моей жизни, правда, пока что только в виде имени, фамилии и текста.

После этой поездки, в которой я принял решение учить русский язык, я самозабвенно принялся претворять это решение в жизнь. Мотивов для этого было теперь предостаточно. Я хотел понимать, о чем вокруг меня говорят, и хотел научиться понимать печатное слово. Но больше всего мне хотелось начать читать Чехова на его родном языке; я считал, что Чехов — непревзойденный и самый интересный русский писатель-классик XIX века, сопоставимый по масштабу ну разве что с Гоголем.

Учил язык я в основном сам. Методика заключалась в постоянном повторении. Я помню, что все свое свободное время я тратил на прослушивание пластинок, где русские эмигранты читали что-то по-русски так, как будто этот язык был для них иностранный. Но никаких других вариантов у меня просто не было. Поскольку у меня был тогда не самый простой период в жизни, я только что развелся с первой женой, в новом доме я часто по ночам не мог уснуть. Во время бессонницы я надевал громадные наушники и без конца слушал эти пластинки. Комнатенка, в которой я жил, сначала была в местечке Кауниайнен, а потом я переехал на Лауттасаари, на второй этаж таунхауса. Одно окно выходило во внутренний двор, а второе — на лес и садовые участки.