Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

Поскольку молчание продолжалось и продолжалось, Эдуард решил рассказать анекдот. Это был кошмар для переводчика (по крайней мере, для меня) и продолжает оставаться кошмаром, потому что почти все анекдоты строятся на игре слов. Но, к счастью, не этот. Потому что рассказ Эдуарда развивался прямолинейно: мужик заходит в зоомагазин, хочет купить себе домашнее животное. «Какое?» — спрашивает продавец. «Попугая», — отвечает мужик. Попугая в магазине на тот момент не было, но продавец уже успел оценить своего покупателя. Речь идет об обычном, простом мужике. Такому можно впарить что угодно. Продавец советуется еще с женой, и вместе они приходят к замечательному решению. Жена приносит из задней комнаты сову, которая дремлет в своей клетке. «Вот, отличный попугай», — говорит продавец.

Мужик немного удивлен: на попугая птица совсем не похожа. Но продавец входит в раж и рассказывает покупателю, что это большая редкость, которую лишь немногие могут себе позволить: сибирский попугай. Мужик смотрит на сову, думает и решает ее купить. И уходит, уплатив за сову хорошие деньги.

История, разумеется, на этом не заканчивается. Через год мужик опять приходит в магазин. Продавец сразу вспоминает мужика — мало кого удавалось так хорошо надуть. Сначала он пугается, но быстро успокаивается, когда видит, что мужик не сердится.

«Ну, как поживает попугай? — заискивающе спрашивает продавец. — Начал уже говорить?» — «Нет еще, — отвечает мужик, — но очень внимательно смотрит».

— Вы, уважаемая публика, напоминаете сибирского попугая, — сказал Эдуард, завершив анекдот. — Не говорите, но внимательно смотрите.

Когда я это перевел, зал разразился освобождающим смехом.

В чувстве юмора разных народов есть различия. Эдуарду нужно было однажды делать программы для американских детей. Он встретился с эмигрантскими детьми, которые знали русский язык, но родились уже в Соединенных Штатах. И рассказал им анекдот, который заставлял смеяться русских детей. В нем Петька и Чапаев ловят рыбу на удочку. У Петьки есть червяки для наживки, у Чапаева нет. Он видит, как Петька живо таскает рыбу, и спрашивает, где Петька достал червей. Петька дает ему динамо-машину, советует Чапаеву пойти на луг и воткнуть в землю два электрода, а потом запустить динамо. Ток испугает червяков, и они сразу вылезут на поверхность земли. Все просто.

Чапаев уходит. Долго отсутствует, возвращается без червяков, но здорово побитый. Петька удивляется:

— Что произошло? — спрашивает он.

И Чапаев отвечает:

— Ну, вышло так. Воткнул я электроды в землю, как ты советовал, и дал пять вольт. Червяки не вылезли. Увеличил силу тока до десяти вольт. Ничего. Дал пятьдесят — из земли вылезли шахтеры и набили мне морду.

Американизованные русские дети не смеялись. Они серьезно выслушали. Наконец, один из них задумчиво произнес: «Сила тока была слишком большой».

А финский ребенок засмеялся, только когда услышал этот ответ.

Зато анекдот Эдуарда про Чебурашку, кажется, был понятен в Финляндии и детям, и взрослым.

Чебурашка приходит в магазин и спрашивает:

— У вас есть липисины?

Продавец в плохом настроении и сначала не понимает, но когда Чебурашка показывает на то, чего ему хочется, продавец сердито бросает ему:

— Приходи в другой раз, когда научишься произносить правильно. Это никакие не липисины, а апельсины!

Чебурашка приходит на следующий день и спрашивает:

— У вас есть липисины?

Теперь продавец действительно злится:

— У нас не липисины, а апельсины. Еще раз скажешь про липисины, приколочу тебя гвоздями за уши к стене.

Чебурашке приходится удалиться.

На третий день Чебурашка появляется опять и теперь спрашивает:

— У вас есть гвозди?

— Нет! — рявкает продавец.

Чебурашка радуется и спрашивает:

— А липисины?..

Мы выступали вместе и в Эстонии, уже в независимой Эстонии. Институт Эстонии в Финляндии организовал в Нарве мероприятие с участием Эдуарда и меня. Наметили на конец осени 1998 года. Я смог выбраться погулять по городу своими ногами, операция удалась.

На Нарве выбор остановился, потому что там проживало многочисленное русскоязычное меньшинство. Программу мероприятия разработали Юхани и Анья Салоканнель, Майму Берг занимался организационными мерами от имени института, участвовал и мой старинный друг, всегда готовый помочь Анте Хальямаа, человек, который сначала гениально перевел «Путкинотко» Ноэля Лехтонена, а затем не менее гениально переводил Антти Туури. Рядом с Эдуардом появилась элегантная русская леди — Эдуард сказал, что и я ее знаю. Я не вспомнил, даже лицо не показалось знакомым, пока Эдуард не произнес имя: Марина.

A-а. С ней Эдуард уже однажды встречался в Финляндии. И в результате опоздал на начало собственной презентации. Я был тогда просто вынужден открыть мероприятие и уже рассказывал о выходящей в свет Эдуардовой книге и о самом Эдуарде, когда Эдуард, наконец, ворвался в помещение, притащив с собой Марину. Все прошло хорошо, разумеется; Эдуард вскоре разговорился и завладел аудиторией, но когда мероприятие закончилось, я ему кое-что по этому поводу высказал. Довольно веское.

Таким образом, Марину я отлично вспомнил. На этот раз с собой у нее был маленький сын, оставшийся после развода с Меэлисом, — я вдруг вспомнил даже имя ее бывшего мужа-эстонца. Марина была в очень дорогой шубе: свобода Эстонии и свобода предпринимательства хорошо обошлись с этой современной эстонско-русской бизнесвумен. Мы поздоровались, и может быть, нам обоим пришел на память именно тот момент, когда эта парочка с раскрасневшимися щеками ворвалась в кабинет директора-распорядителя Олли Реэнпяя, только чтобы заметить, что они безнадежно опоздали.

«Эдуард, он такой: всегда человек с сюрпризами», — помню, сказал я тогда. А затем еще улыбнулся — заставив себя.

Ничего подобного в Нарве, слава богу, не случилось. Нас встречал пришедший в запустение, но интересный город. А по другую сторону реки раскинулась бывшая хозяйка, Россия, и другая половина города, оставшаяся в другом государстве, под названием Ивангород. На обоих берегах дремали старинные крепости, мрачные стены пристально смотрели друг на друга. Граница была почти закрыта, трудно было встречаться с родственниками, вести торговлю. Дело по-прежнему так и обстоит. Плачевное какое-то чувство: наркотики, унылая жизнь, всевозможное убожество по обе стороны реки. Но об этом мы тогда думать не хотели.

Вечером мы выступали. Зал большой, но до последнего места заполнен взрослыми и детьми. Я говорил на финском и русском, Эдуард — на своем настоящем русском языке, и народ слушал, шумел, реагировал. Точно так же, как всегда бывало и раньше, когда Эдуард выступал среди своих «соязычников». Когда мероприятие закончилось, Эдуарда было не выдернуть из стоголовой толпы детей, которая окружила его и требовала автографов.