Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Далеко не во всех из них Рутенберг был стопроцентно прав, бывали и такие, где он и вовсе бывал неправ. RA хранит множество немедицинских документов, по которым вполне объективно можно изучать историю его болезни. Вот один из них – письмо Моше Шертоку (Чертоку), в то время молодому профсоюзному деятелю, по поводу особенно острого инцидента, произошедшего в руководимой Рутенбергом компании, к которой он привык относиться как к собственному детищу.

История завязывается в конце 1928 г., когда в Хайфе был построен металлообрабатывающий завод по производству столбов для линии электропередачи, обслуживающей готовящуюся вступить в строй рутенберговскую электростанцию на Иордане. Главой заводской администрации стал инженер Шалом Пахтер. Не успели работы вступить в надлежащую стадию, как на заводе вспыхнул конфликт, связанный с дневным заработком рабочих, который разрастался и наконец перешел в острую стадию забастовки. Рутенберга в это время в Палестине не было. Когда его помощник Икутиэль Багарав запросил, как быть в этой ситуации, Рутенберг ответил из Лондона телеграммой, в которой однозначно предлагал объяснить бастующим, что если к установленному сроку они не вернутся к рабочим местам, завод Пахтера будет закрыт (никаких других заказов в хозяйственно неразвитой Палестине завод не имел). Однако Багарав, полагавший требования рабочих справедливыми, проигнорировал распоряжение босса. По возвращении из Европы Рутенберг воспринял произошедшее как предательство со стороны ближайшего помощника, как легкомысленное поведение со стороны поддержавшего его Моше Шертока и как нарушение трудового договора со стороны рабочих. Была назначена комиссия для выяснения причин забастовки и отказа выполнять распоряжение руководителя компании. Комиссию возглавил сам Рутенберг. Вывод, к которому он пришел, был неумолим: главным виновником забастовки, угрожавшей поставить на грань срыва важнейшую в стране работу, от которой фактически зависела вся остальная ее жизнь, был профсоюз, под чьим «благотворным» влиянием в рабочей среде возникли паразитические, на его взгляд, настроения, упала дисциплина, проявились своеволие и потеря чувства ответственности.

2 июля 1929 г. Рутенберг обнародовал решение, к которому пришел в результате выяснения причин, приведших к забастовке:

Пахтер должен выплатить рабочим разницу, установленную комиссией <36 груш в день, а не 33, как было 12>, никакой компенсации за дни забастовки рабочим выплачено не будет (цит. по: Shaltiel 1990, II: 610).

Наиболее пострадавшей от этого скандала стороной оказался Багарав. Э. Шалтиэль пишет, что, полный обиды на собственную компанию, на партию, в которой состоял, – Ahdut ha-avoda , на профсоюз, которые не сумели его защитить от несправедливых, как он считал, обвинений Рутенберга, Багарав во все эти адреса направил письма об увольнении, уехал в Цфат и заперся в одной из гостиниц. Рутенберг отправился на его поиски. После тяжелого обмена мнениями («hetikhu ze be-ze milim kashot») Багарава все-таки удалось вернуть на прежнее место (Shaltiel 1990, И: 610).

Близкое знакомство Рутенберга с одним из действующих лиц этой в высшей степени неприятной истории, Шертоком, произошло еще в начале 20-х гг., когда оба участвовали в создании отрядов хаганы . К той же деятельности, кстати, был близок и Багарав, обладавший не менее крепким, чем его будущий начальник, характером.

Спустя короткое время после того как страсти улеглись, Рутенберг, получив от Шертока письмо, в котором тот высказывал ему ряд претензий, писал в ответ ( RA , копия):

Дорогой мой Черток,

Понятия не имел, что Вы были в officee, когда мне сказали о Вас. Я сидел в автомобиле, уезжая по срочному делу, когда мне сказали, что Вы у телефона. Не мог ответить, что позвоню Вам, когда вернусь. Оскорблять Вас не имел в виду. И Вам учить меня хорошему обращению с людьми не приходится. Вы еще слишком молоды для этого. Кроме того, Вы слышали, вероятно, что я вообще человек очень занятый и последнее время больной, и если Вам надо было видеть меня по важному делу, Вы могли снестись, чтобы устроить свидание со мной за полмесяца, а не за полчаса до Вашего отъезда. Сообразили ведь сделать так и сумели говорить со мной по другим поводам. Совсем недавно еще.

Что касается сущности Вашего письма, то Вам известно, что в делах P E C я обходился до сих пор без Ваших советов и могу обойтись и сейчас без них. It is no your damned business. По какому праву и на каком основании Вы позволяете себе вмешиваться в отношения с моим персоналом, объяснять мне, что кто вынес на своих плечах и как я могу себя скомпрометировать тем или другим моим решением. Ничего в этом деле не зная и ничего в нем, следовательно, не понимая. Вы бы лучше хорошо подумали о той невероятной легкомысленности некоторых, Ваших лично, поступков в деле стачки Пахтера, принесших неоценимый вред рабочим Палестины, интересы которых Вы обязаны сохранять и защищать всемерно. О «душе» дела, не Вами созданной, Вы должны были думать до того, как натворили Ваши непростительные глупости, а не после. И нужны ли Багарав и Кац для сохранения этой души, я более компетентен судить и решать, чем Вы. Самый факт Вашего вмешательства и особенно его форма – недопустимый скандал, непростительный.

Знаю, что Багарав разговаривал с Берлом <���Кацнельсоном> и Вами о деле. Для Вашего сведения – дело еще не кончено. Если Багарав и Кац останутся в PEC, это значит, что они признали <���на> сто процентов, не под давлением или боязнью, а внутренне, интимно, что они виноваты. Во всем, во всех отношениях. И им дорого придется платить, чтобы вернуть мое прежнее доверие к ним.

Расскажите Берлу содержание Вашего письма ко мне и покажите ему это. Обращаю его внимание на то, как Вы, наше молодое поколение и надежда, легкостью Ваших мыслей и поступков, как много зла Вы можете принести.

Знаю, Черток, что Вы хотите думать и поступать гораздо лучше, чем это выходит у Вас на деле. Well, Вы уже не мальчик, и пора добиться соответствия между желанием и поступками. Давно пора. Чтобы не оказалось поздно.

П. Рутенберг

20 July <1>929

H

Письмо Шертока, на которое отвечал Рутенберг, приведено в Приложении IX. Суровый рутенберговский приговор о «легкости мыслей и поступков» молодого поколения, которую он вычитал в письме Шертока, был совершенно в данном случае несправедлив: молодой журналист ни в чем, как кажется, не нарушил положенной субординации и не перешел границ допустимого такта. Письмо дышало искренней болью за дело, и его автор менее всего производил впечатление непрошеного и назойливого советчика.

Нужно проявить большое душевное усилие, – писал он Рутенбергу, – чтобы преодолеть все происшедшее и восстановить нарушенное равновесие. Теперь главное не установить вину – виноваты все, и порчей крови все ее искупили, – а создать возможность дальнейшей работы. Вы один способны на такое душевное усилие, ибо Вы больше всех и всех ответственнее. Вы будете отвечать за все – перед собой и перед другими. Тут должен действовать призыв к высокой сионистской ответственности, носителем коей Вы всегда являлись в моих глазах. Потому что недопустимо, чтобы на таких важнейших стратегических пунктах нашей позиции наша сила и боевая способность зависели от личных трений, к<���ото>рых мы не в силе преодолеть.