Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Помощь тем, с кем я сейчас связан, это только может обеспечить начало работы, а не самую работу.

Хорошенько прочтите посылаемый Вам номер и, если надо, я дам все объяснения или Вам, или тем, кого Вы мне укажете из поумневших людей.

Ваш Вл. Бурцев

Думбадзе (на сей раз это, как кажется, в точности он) фигурирует и в последнем письме Бурцева Рутенбергу из, говоря условно, первой серии. Датировано оно 5 февраля 1930 г. и, в отличие от предыдущих, написано малоразборчивым бурцевским почерком:

Дорогой П<���етр> М<���оисеевич>!

Получил от Вас маленькое письмо. Разумеется, если от Дум<���бадзе> будет ответ, я сейчас отвечу. От него есть письма, но не на Ваши темы.

Он меня может вызвать каждый день, – я жду этого вызова. Поэтому жаль, что Вы не пишете, когда будете здесь и надолго ли?

Хотел бы видеть Вас. Может быть, я еще буду в Париже или снова уеду.

В любом случае дайте мне знать, как Вам писать?

Надеюсь, Ф<���ондаминский> (И.И.) будет знать.

Кажется, моя поездка в Египет решилась на весну. Оттуда всячески постараюсь побывать у Вас. Ну, об этом еще спишемся.

Напишите мне Вы, – через И<���лью> И<���сидоровича> <���Фондаминского>, когда Вы будете здесь. Он будет знать, уехал ли я из Парижа или нет.

Ваш Вл. Бурцев

Не пишу о своих делах, сообщу лично, – или напишу подробно, когда буду знать, что мое письмо Вас застанет более свободным, чем теперь, когда Вас все рвут – и Лондон, и Берлин, и Париж.

История эта не имела какой-то внятной финальной точки. За таковую, разумеется, можно было бы принять вмешательство английских властей, выславших в начале 30-х гг. большую группу палестинских коммунистов за пределы страны. Однако мы не можем пока ответить на вопрос, имел ли какое-либо влияние Рутенберг на эту акцию или нет. Оказал ли он как президент еврейского ишува известное воздействие на англичан или последние и без него хорошо сознавали, какая опасность исходит от активистов ПКП? К сожалению, ни RA, ни другие известные нам архивы ситуацию на этот счет не проясняют.

Нет явных свидетельств того, насколько эффективной оказалась в этом деле разоблачительная работа Бурцева. Остается только подосадовать, что столь выигрышный для него материал не был обнародован, не привлек к себе общественного внимания и не обрел тем самым осязаемые исторические перспективы. Тем более что «красная» опасность, мерещившаяся Дон-Кихоту от революции буквально на каждом шагу, была в данном случае не иллюзорная, а более чем реальная. Диверсионная деятельность коммунистов, во всяком случае потенциальная, держала Рутенберга в постоянном напряжении. В этом смысле показательно его письмо М.А. Новомейскому от 5 января 1933 г., в котором он предупреждает о возможных «пакостях» со стороны арабов-коммунистов в своей и его компаниях:

Дорогой Моисей Абрамович!

По моем возвращении сюда получил сведения, что организуется устройство какой-то пакости мне на Jордане и Вам на Мертвом море. Не говорил с Вами об этом в Ерусалиме, п<���отому> ч<���то> не был тогда уверен в ценности полученных сведений. Теперь они подтверждены. Узнал также, что у Вас на работе целое гнездо активных коммунистов, организационно связанных с арабами и готовых в любое время на любую пакость. Считаю своим долгом предупредить Вас об этом. Меры должны быть приняты, конечно, с очень большой осторожностью.

Всего Вам хорошего.

П. Рутенберг 27

Сложись обстоятельства иначе и дополни Бурцев реестр своих разоблачений еще и «палестинским сюжетом», вряд ли, скажем, Гиппиус имела бы моральное право написать о нем нечто подобное тому, что она утверждала два с половиной года спустя, когда он заподозрил некоторых членов редколлегии парижской эмигрантской газеты «Возрождение» в связях с ГПУ 28. По этому поводу в письме к A.B. Амфитеатрову от 18 августа 1932 г. она отзывалась о Бурцеве далеко не самым комплиментарным образом:

Кстати, о Бурцеве бедном. Бывает, что отличная охотничья собака к старости совсем теряет чутье. Это случилось и с Бурцевым. Хуже всего, что сам-то он этого не знает и лезет, к беде своей, на охоту. Сейчас запутался в такую историю, в такой клубок, что вчуже стыдно и дотронуться. Просто – подальше (Гиппиус 1992: 303).

К расследованию «марксистской составляющей» арабских беспорядков обращался Л. Троцкий, к тому времени депортированный из Советского Союза. Когда летом 1932 г. к нему обратился редактор идишской газеты «Unzer Kamf» Лазарь Клинг, попросивший высказать отношение к разгрому арабскими экстремистами еврейской религиозной школы в Хевроне, ответ хотя и был несколько уклончивым, но все же по-своему небезынтересным. Троцкий писал Клингу (письмо датировано 7 августа 1932 г.):

Относительно Вашего вопроса о событиях в Палестине я как раз сейчас собираю материалы. В частности, я ожидаю их от одного американского марксиста, находящегося ныне в Палестине. Товарищ Натан также отправил мне ценные материалы. Это даст мне возможность выразить свое мнение о событиях 1929 года более определенно и сделает для меня самого более ясным, в какой мере движение арабского национального освобождения (антиимпериалистического) соединено с элементами исламской реакции и антиеврейскими погромными настроениями. Мне кажется наличие этих элементов вполне очевидным (цит. по: Nedava 1971: 202).

«Бороться сейчас с большевистским правительством время неподходящее»

Новый сюжет отношений Рутенберга с Бурцевым, который окрашен совершенно иными, отличными от изложенного выше интонациями, приходится на январь-февраль 1936 г.

В качестве реакции на поднимавший голову фашизм и германскую опасность, становившиеся в 30-е гг. все более серьезным фактором мировой политики, многие вчерашние антибольшевики занимали просоветскую линию, видя в успехах социализма единственный оплот противостояния нацизму и мировой катастрофе. Это случилось, например, с учителем и другом Рутенберга X. Житловским, который под воздействием трагедии евреев Германии во второй половине 30-х гг. приветствовал «биробиджанский проект» и даже находил оправдание кровавому сталинскому террору. Каковы были политические настроения Рутенберга в эту пору? Вишняк, упоминающий некоторых из тех, кем овладел «нездоровый патриотизм» к Советскому Союзу, наряду с именами «честнейшего и чистейшего Пешехонова» и «"возвращенцами” другого типа: Алексеем Н. Толстым, Ключниковым или генералом Слащевым», включает в данный перечень и Рутенберга, который, по его словам, был среди тех, кто поучал

как раз накануне разгара сталинского террора 1936 года, что «в условиях нынешней России и Европы вредно и безнравственно вставлять палки в большевистские колеса. Не только неосмысленна, но вредна и безнравственна всякая пропаганда, направленная против большевистского режима, не говоря уже о прямой борьбе с ним. Ибо, ударяя по Сталину, – как-никак символу советского единства и средоточию большевистской энергии, – бьют неизбежно и по России» (Вишняк 1970:173).