Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

- Все верно, - говорит командир эскадрильи. - Вижу, продумали вопрос.

Ловим командира эскадрильи на слове:

- Какой же вывод?

Томилин хмурится. Нелегко привычки ломать: всю жизнь звено состояло из трех самолетов. А главное, вроде бы у немцев надо учиться, пример брать.

- Причем здесь немцы? - кипятится Рубцов, - вы же сами не раз говорили, что тактика - дело творческое, что она не любит застоя, шаблона, что бои надо анализировать, а опыт систематизировать...

- Понес, понес, - Томилин поморщился, передразнил Сережу. - Анализировать, систематизировать...

Вижу, Рубцов что-то хочет сказать, но никак не решится. Замечает это и Виктор Матвеевич. Наконец, спрашивает:

- Что у тебя там? - взглядом уперся в Сережин лоб. - Давай, выкладывай.

- Мы вот все говорим, - решившись, начинает, Рубцов, - что нам ни к чему, дескать, учиться у немцев. А почему бы и нет? Ведь учиться, я так понимаю, это не значит слепо во всем подражать. Учиться - значит перенимать приемы мастерства, а овладев каким-то приемом, не смотреть на него, как на нечто незыблемое, навсегда узаконенное. Наоборот, развивать этот прием Совершенствовать, применять его в комплексе с другими, думать над новым.

Томилин удовлетворенно и вместо с тем удивленно глядит на Рубцова. Подмигнул мне: гляди, дескать, каков наш Сережа.

За окном порхают снежинки. Очевидно, там, между стеной летного домика и стволами огромных старых деревьев, крутит воздушный поток - снежинки не падают.

- Ладно, еще подумаем, посоветуемся, - как бы нехотя соглашается Томилин. - Вообще-то я с вами согласен, надо внедрять пару.

Он вдруг вскочил, беспокойно взглянул на часы.

- Проговорили мы тут, а нашим пора бы вернуться. - Насторожился и, заметно меняясь в лице, сказал: - Чует сердце, что-то случилось.

Обгоняя друг друга, бросаемся к двери. На пороге - Акимцев.

- Командир, двух не хватает.

На кругу три самолета. Один, неудачно зайдя на посадку, промазал и теперь уходил на повторный заход. Второй и третий - на последней прямой после четвертого разворота.

Один за другим приземлились Бочаров и Хозяинов. Рулят медленно-медленно. Понимаю: случилось несчастье, о котором докладывать страшно.

Кто же еще не сел? Кто никак не зайдет на посадку? Вот он садится, снова с большим промазом. Однако на третий круг не пошел - боится упасть без горючего. Несется безудержно, вылетает с бетона на грунт, к самому лесу. А там столбы, канавы... Туда рванулась автомашина.

Со стоянки идут Бочаров и Хозяинов. Не идут, а плетутся. И Томилин не кричит, не торопит: боится, что последним сел не Шевчук. Томилин любит своего заместителя. Он любит каждого летчика своей эскадрильи, но больше всех Шевчука. За смелость, находчивость, исполнительность. За веселый характер.

Илья и Ганя подходят.

- Где Стунжас?

Тишина такая, что кажется, слышен шелест зависших перед глазами снежинок. Наконец Бочаров отвечает:

- Погиб...

Громыхая, по рулежной дорожке несется полуторка. В кузове - видно уже

- Шевчук. Подъезжает, прыгает через борт, подходит. Томилин смотрит в упор.

- Где Малолетко?

- Погиб...

Первый раз вижу растерянность в глазах командира.

- Дрались?

Молчат. И Бочаров, и Шевчук, и Хозяинов.

- Ну!

- Нет, - говорит Шевчук, - не дрались. Шли плотным строем. Не видели. А они сзади...

Побелел командир. В глазах боль, бессильный гнев. Дернулись губы. Громыхнул кулаком по плоскости "мига", сорвался на крик:

- Что вы наделали?..

Широко шагнул мимо ошеломленных, убитых горем людей, не разбирая дороги, пошел по кустам, к землянке.

...Штурмовой удар был на редкость удачным. Они сделали четыре захода и, оставив на дороге груды разбитых горящих автомашин, сотни трупов фашистских солдат, взяли курс на свою территорию.

Когда впереди засверкала зеркальная гладь Истринского водохранилища, ведомые Стунжаса вплотную подошли к своему командиру: справа Хозяинов, слева Иван Малолетко. Бочаров и Шевчук, составлявшие группу прикрытия, тоже сократили дистанцию, и пятерка МиГ-3 в красивом парадном строю понеслась над водой. В этот момент и налетели немецкие истребители.

- Будто меня толкнули, - говорит Ганя. - Я оглянулся и сразу увидел пару Ме-109, атакующих справа сверху, и дымную трассу...

Все произошло в доли секунды. Факелом вспыхнул ведущий. Инстинктивно Ганя метнулся влево, туда, где шел Малолетко. Мгновение, и они бы столкнулись. Уходя от удара, Иван бросил машину вниз, в кроны деревьев...

- Доигрались, - сурово говорит комиссар эскадрильи. - А кто виноват? Сами. Предупреждали же вас, и Томилин, и Писанко.

Верно, предупреждали. Да и сами мы знаем, что при полете в плотном строю летчик видит только ведущего. Ему некогда осматриваться, следить за воздушным пространством. Особенно на малых высотах: близость земли настораживает, отвлекает от всего остального.

Но так уже принято в авиации: гордость, радость, восторг - результат успешного вылета, победы в бою, летчик всегда стремится выразить чем-то таким, что выходит из рамок обычного, что обостряет чувства.

Возвращаясь домой с боевого задания, мы нередко проходим сомкнутым строем над окраиной города, над Ленинградским или Волоколамским шоссе, "крутим" восходящие бочки над аэродромом, самолетной стоянкой. И вот "докрутились"...

- Ох, и накажет нас Писанко, - вздыхает Шевчук, - и за дело.

- Едва ли, - говорит комиссар Акимцев, - больше, чем вы наказали сами себя, уже не накажешь.

Прав комиссар: командир полка понимал, что даже самое строгое взыскание ничто в сравнении с той бедой, что свалилась на нашу эскадрилью. Летчики допустили ошибку и расплатились за нее кровью.

Но командир понимал и другое: гибель людей на войне неизбежна. Пройдет какое-то время, и летчики, помня всю жизнь Малолетко и Стунжаса, быстро забудут о том, что послужило причиной их гибели. И опять начнутся бреющие полеты над Подмосковьем, восходящие бочки и боевые развороты над самолетной стоянкой. Чтобы упредить очередную беду, Писанко издал приказ.

Много я видел потом приказов - "разгромных", поощрительных, перспективных, итоговых. Умных приказов, целенаправленных. Но таких, как этот, никогда не встречал. Этим приказом командир разрешал каждому летчику, в случае, не терпящем отлагательства, объявлять тревогу дежурной группе, поднимать ее в воздух... И узаконил для нас сигналы. Но какие сигналы! Бреющим над стоянкой пройдешь - поднимешь дежурную пару. Выполнишь горку - поднимешь звено. Сделаешь боевой разворот - взлетит эскадрилья.

- Вот это приказ! - сказал Бочаров. И действительно, что еще можно сказать? Одно дело - просто пройти над стоянкой без всяких, как говорят, осложнений, и другое - поднять по тревоге пару, звено. Это уже не шутка, здесь отвечать придется. И не просто так, на словах или морально, а по закону военного времени. Поднимешь дежурную группу ради эффекта, а потом, когда она начнет заправляться, появится враг, посыпятся бомбы. Баловство обернется штрафным батальоном, а то и похуже.