Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

Звено Косарькова приземлилось на полевую площадку под Тулой. Перед взлетом с основного аэродрома Косарьков предложил совместить перелет со штурмовкой.

- Попутно нанесем удар, - сказал лейтенант. Командиру звена только что присвоили очередное звание. Ему, Бабенко, Томилину, Кулаку, Александрову, Писанко... Всем "старым" летчикам.

- Где же тут по пути? - Подполковник Писанко посмотрел на карту. Аэродром севернее города, а противник южнее. Вы лучше сделайте круг над точкой, посмотрите лучше, чтобы легче потом искать.

- Мы можем сделать иначе, - сказал Карамышев, - сядем на промежуточном аэродроме, дозаправим самолеты горючим и пойдем на штурмовку.

И командир полка согласился. Даже похвалил за смекалку.

Боевое звено бреющим прошло над героическим городом, и Косарьков покачал крылом, приветствуя его защитников. Врага искать не пришлось: автомашины, танки, войска на каждом шагу. Но и зениток хватает. Звено попало буквально в огненный ад...

С тех пор они летали с утра и до вечера, отдыхая лишь в то время, когда техники готовили "Чайки" к очередному вылету. И все эти до предела уплотненные дни Косарькову казались сейчас одним долгим страдным днем. Все напряженные огневые полеты казались одним непрерывным полетом, а разрывы вражеских зенитных снарядов казались бесконечной стеной, в которой клокотала какая-то черная страшная сила..

Он вспомнил вчерашний полет, последний. Этот уже не входил в общую массу непрерывных и бесконечных. Косарьков помнил все до мельчайших подробностей. И особенно тот удар, вспышку огня и металла. И резкую боль. И бросок самолета. Казалось, в корпус машины ударила молния. Страшным напряжением воли, всех физических сил летчик вырвал самолет из падения. И только потом дошло, что "Чайка", несмотря ни на что, управляема, что она еще может лететь.

Косарьков полетел на север, в сторону города. Вскоре он увидел его. Но не таким, как обычно, а в красно-розовом мареве. Понял: еще немного, и он потеряет сознание. Решил: пока не поздно, надо садиться. Но под ним еще были фашисты. Он это видел по непрерывно мелькающим вокруг самолета огненным трассам. Ему даже казалось, что он не только видит-слышит посвист этих трасс. Потом все затихло, и под крыло побежали наши, защитного цвета машины, наши солдаты в шинелях серого цвета. Он увидел деревню, поле... и сразу пошел на посадку. И сел. Нормально, благополучно. На этом мысль обрывалась...

Теперь он в сознании. Спросил;

- Где находимся? Что будет дальше? Ему сказали:

- Эвакогоспиталь. Дальше - госпиталь в Павлове-Посаде. Там сделают операцию.

...День, второй, третий. Неделя, другая. Все, больше он не летчик. Как тяжело без ноги... Представил себя на протезе. Ужасно... И так неожиданно. Собьют, убьют - этого он не боялся: фраза "не вернулся с боевого задания" стала почти привычной. Миг - и нет человека. А тут другое. Есть ты, и вроде бы нет тебя.

Вчера завели разговор с соседом по койке. Длинный, пространный разговор. Каждый говорил о своем, мало заботясь о том, интересно ли это другому. Потому что каждому хотелось - бывает такое - высказаться. Танкист уже выздоравливал и надеялся в скором времени снова попасть на фронт, поэтому говорил о своих боевых товарищах, о том, как дрались они под Смоленском, как прикрывали отход пехоты. Рассказал о последнем бое под Истрой, после которого он и попал сюда, на госпитальную койку.

И Косарьков говорил о своем: о штурмовках, разведках, схватках с Ме-109. Забылся, увлекся. И вдруг, скрипнув зубами, умолк. Больше ни слова. Молчит и танкист, ждет когда отойдет, оттает душа человека. Не первый раз эти приступы отчаянной злости, мрачной подавленности. Тяжело лейтенанту, обидно. Летал - и вдруг не может ходить. А враг уже подошел к Москве. Там решается судьба народа и Родины. Однополчане воюют, а он - за бортом...

Две, а может, и три недели назад Косарьков спросил у танкиста:

- Посоветуй, Петро, что делать?

- О чем ты?

- О службе.

- Что советовать, ты же решил с друзьями. Действительно, вроде бы все решено. Косарькова нередко навещают его боевые товарищи: Цыганов, Михайлов, Даубе. Как-то раз был разговор о дальнейшей его судьбе. Виктор написал командиру полка: "Помогите... Без армии жизни не мыслю. Буду служить кем угодно". А потом помрачнел. Думал. Молчал. Товарищ понял его: не так-то просто спуститься на землю.

А спустился он безвозвратно: нога отнята полностью. "Выше уж некуда..." горько сказал Косарьков.

- Верно, решил, но... сгожусь ли? Армия - не дом инвалидов.

- Правильно, - подтвердил товарищ и, начиная сердиться, спросил: - Зачем это нужно - кривить душой? Хочешь, скажу, что кроется под этим "сгожусь ли?"

Виктор насторожился:

- Ну?

- Не можешь смириться с тем, что твои боевые друзья будут летать, а ты только ходить да и то на протезе, опираясь на палку. Они будут драться с врагом, а ты, как у вас говорят, "копаться в бумагах". И кто-то из них, забывшись, может однажды бросить тебе: "Оформи... Я сбил еще одного". Представляю, как это тебя затронет!

- Хватит! - не выдержал Виктор. - Хватит! И долго молчал, ко всему безучастный, от всего отрешенный. Потом, вроде бы извиняясь, сказал:

- Что же мне все-таки делать?

- Считать за счастье, если тебя оставят в строю. Дел для тебя непочатый край. Ты можешь работать в штабе, в политотделе и просто дежурить у телефона. И все это важно, все нужно. В этом - помощь боевым друзьям, посильный вклад в общее дело победы.

И Виктор повеселел. Он уже представлял себя в боевом коллективе. Он уже строил планы. Но дни бежали за днями, а ясности не было. Танкист успокаивал, а полковые товарищи говорили, что "в верхах" приказ еще не подписан. Беспокоясь, Виктор постепенно терял сон, покой и надежду. Он остро завидовал другу танкисту и всем, кто залечив раны, снова уйдет на фронт.

- Надо иметь терпение, Виктор, - недовольно сказал товарищ. - Ты не один у командира полка и командующего. Они что, обязаны бросить все другие дела и заняться только твоим?

- Понимаю, - откликнулся Виктор, - но прошло уже две недели, как я написал письмо. А ведь я считаю не только дни, но и часы...

- Две недели срок небольшой. Впрочем, может, все уже решено. Когда приезжали твои друзья? Дня четыре назад? - Танкист приподнялся, глянул в окно. - Погода испортилась, они могут приехать сегодня.

И они приехали.

Открылась дверь, и на пороге появились Цыганов, Михайлов, Бабенко.

- Виктор, поздравляем тебя с внеочередным военным званием, - сказал Максим Цыганов.

- Ну, вот, Виктор Дмитрич, - радостно воскликнул танкист, - ты и догнал меня. Счастлив поздравить тебя со званием старшего лейтенанта.

- Нет, дружище, - смеется Максим, - он перегнал тебя. Поздравляй его с "капитаном"! Но это еще не все. Его назначили адъютантом эскадрильи и наградили орденом Красного Знамени.