Альфред Штекли - Галилей

Галилей решительно опровергал возражения, выдвинутые против лунных гор. Но еще обидней был попрек в невежестве. Синьор Коломбе, мол, допускает столь грубые ошибки, что испытываешь бесконечное удивление, как это на свете встречаются такие глупцы. Подобного не прощают! Пусть он и не изучал писаний этого Коперника — ему и так ясна их богопротивная суть, — зато он знает назубок всего Аристотеля! Ну и что особенного, если он перепутал местами Венеру с Меркурием? Разве это дает Галилею право отвергать его мнение, что наделавшие столько шума «открытия», касающиеся Луны, — опасное заблуждение, противное основным принципам философии и теологии?

В глазах Коломбе это письмо, язвительное и резкое, вовсе не свидетельствовало о победе Галилея. Тот может одерживать верх в отдельных стычках, но, по существу, обречен на поражение. Письмо доказывало, что дело Коломбе не проиграно: Галилей ни словом не обмолвился о серьезнейшем из выставленных возражений — о несоответствии его взглядов священному писанию. Галилей знал, где его самое уязвимое место. Знал это и Коломбе и тешил себя мыслью о грядущем возмездии.

Из Сирии Сагредо возвращался на родину через Марсель. Утомленный долгим морским путешествием, он предпочел ехать дальше на лошадях. В Милане, в одной из книжных лавок, он наткнулся на сочинение Сицци. По дороге в карете он прочел его.

И такими аргументами пытаются опровергнуть замечательное открытие Галилея?

Разве священное число семь, писал Сицци, не принадлежит к тем изначальным принципам, которые столь же необходимы науке, как фундамент — дому? Сицци толковал библейские тексты. Моисеев семисвечник — это, конечно, олицетворение семи небесных светил. Семь — совершеннейшее число — должно соответствовать как числу планет, этих совершеннейших тел, так и всему, что подвержено их влиянию. За семь месяцев зародыш превращается в человеческое существо. Седьмой кризис решает исход болезни. Семь отверстий в голове — две ноздри, два глаза, два уха и рот — дают возможность людям и зверям поддерживать существование, получая воздух, свет и пищу. Так и на небе, по установлению божьему, находится семь планет. Два светила — Луна и Солнце, две вредоносные планеты — Марс и Сатурн, две благоприятные — Юпитер и Венера, и одна, не оказывающая определенного воздействия — Меркурий. Планет может быть только семь и ни одной больше. Ведь по обе стороны от благороднейшего из небесных тел — Солнца, дающего нам свет и тепло, должны находиться по три — священное число — и только по три верхние и нижние планеты. Число и природа планет соответствуют одному из семи металлов, как каждый металл соответствует одному из важнейших органов человеческого тела — сердцу, мозгу, печени, почкам, желчному пузырю, селезенке и легким.

Все прежние астрономы единодушно учили о семи планетах. Никаких иных планет, вроде Медицейских, просто не может быть. Доводы Галилея обладают лишь кажущейся убедительностью, а на самом деле не имеют никакой цены, поскольку противоречат установленному богом порядку.

Сагредо с презрением отбросил книжку Сицци. На подобные писания Галилей, разумеется, не должен отвечать.

Однако, вся эта история навевала невеселые мысли. Не допустил ли Галилей ошибки, когда покинул Венецианскую республику и перешел на службу государю Тосканы? Ведь там церковники обладают чрезвычайным могуществом.

Вскоре после первого спора Грация явился к Галилею и сказал, что нашел человека, которые берется его опровергнуть при помощи доказательств и опытов. Это Лодовико делле Коломбе. Как ни неприятно было Галилею иметь дело с таким противником, отказываться не подобало. Обе стороны сформулировали свои тезисы и назначили время и место диспута.

Однако, он не состоялся.

Нарушая договор, Коломбе в условленный день не пришел. Опыты, подтверждающие на его взгляд правоту Аристотеля, он предпочел ставить без Галилея. Но, тем не менее, повсюду трубил о своей победе. Он вел себя так безрассудно и вызывающе, словно хотел лишь скандала. Что им руководило? Только ли оскорбленное самолюбие и жажда отомстить за отповедь, полученную от Галилея? Он, казалось, чувствовал за своей спиной изрядную поддержку.

Однажды все прояснилось.

В дом, где был в гостях Галилей, нежданно ввалилась шумная ватага. Десяток господ, воинственных и горластых. Пожаловал сам Джованни Медичи с синьором Коломбе.

— Пусть-ка сейчас Галилей докажет, что если эбеновый шар идет ко дну, то эбеновая пластинка тоже обязательно потонет.

Они были очень решительны, эти господа. Руки держали на эфесах шпаг и выглядели столь задиристо, будто ждали не ученого диспута, а баталии. Какое уж тут выяснение научной истины.

Летом и осенью 1611 года Галилей несколько раз спорил с перипатетиками относительно законов гидростатики. Слух о жестоких этих спорах долетел и до Рима. Противники, дескать, сражаются чуть ли не в рукопашную.

В Лувре Маттео Ботти, тосканского посла, встречали с особенным радушием. Его проводили в огромный кабинет и попросили подождать. Посол велел разложить на столе присланные из Флоренции рисунки израсцовых полов и поставить новую зрительную трубу, изготовленную Галилеем.

Вскоре пришла королева. Взглянув на стол, она заулыбалась.

— Вы всегда являетесь, дабы меня чем-нибудь порадовать.

Ботти показал эскизы. Мария Медичи не скрывала удовольствия, художники ей очень угодили.

К новой зрительной трубе Мария Медичи тоже отнеслась с интересом и пожелала тут же ее опробовать. Ботти установил инструмент, но Луна была уже высоко. Тогда королева — неслыханное дело! — чтобы лучше разглядеть Луну, встала на колени. Труба ей понравилась, она нашла ее значительно лучше прежней. Поднявшись с колен, Мария Медичи принялась расхаживать с послом по кабинету, хотя явился юный король и множество придворных. Ботти никогда не видел королеву в столь приподнятом настроении. Изразцовые полы, созданные по рисункам ее земляков из плиток, обожженных на берегу Арно, станут одной из достопримечательностей Франции!

О происшедшем Маттео Ботти направил донесение великому герцогу. Сообщил он и Галилею, как королева приняла новую трубу. Но уведомлять его о радости Марии Медичи по поводу изразцовых полов дипломат не счел уместным.

Диспуты относительно плавающих тел шли с неослабной страстностью. Аристотель не разрабатывал специально теории плавания, но разве это могло остановить его приверженцев? Им достаточно было надергать цитат, чтобы отринуть Архимеда и идти войной на Галилея.

Во время споров ставились разнообразные опыты. Галилей знал, в чем его сила, — для непредубежденного ума наглядный эксперимент действенней цветистых фраз. Его противники тоже иногда обращались к опытам, но если Галилей видел в опыте способ познать реальное явление, то спорившие с ним обращались к эксперименту часто с единственной целью — спасти то или иное высказывание своего кумира.