В. Шелудько Составитель - Леонид Брежнев

В. Крючков, с. 98–99.

Действительно, внешне отношения между нашими вождями были дружескими и сердечными. Помню, собрались мы, разработчики проекта, у Николая Викторовича. Он выслушивает мнение юристов по какому-то запутанному вопросу, пытается вникнуть в сложную правовую материю, немного раздражен. Внезапно звонок по самому доверительному телефону. Подгорный берет трубку.

— Да, Леня, слушаю. Верно, верно, правильно. Но, пожалуй, форму надевать не стоит…

В ответ, очевидно, какие-то аргументы (дело происходит перед праздниками, а Брежнев свою маршальскую амуницию очень любил. Только что золотого оружия не надевал, а так все было…). Подгорный продолжает:

— Это мое мнение. А ты ведь все равно сделаешь по-своему, я знаю. Ну, будь здоров.

Трубка кладется, Николай Викторович оборачивается к нам и разводит руками, как бы говоря: ну что с ним поделаешь?

Это «Леня», «Коля», «Боря», «Миша» совсем еще не означало духовной близости, скорее, говорило об одном клане, резко отделенном от других. Поэтому какими отношения были между вождями на самом деле, можно только догадываться. В том числе и по концу карьеры Подгорного.

Ю. Королев, с. 171.

Круг тех, кто посещал Брежнева, ограничился несколькими близкими ему членами Политбюро. Среди них не-было ни Подгорного, ни Косыгина, ни Суслова. Да и позднее, когда Брежнев, все чаще и чаще находясь в больнице, собирал там своих самых близких друзей, я не встречал среди них ни Подгорного, ни Косыгина, ни Суслова. За столом обычно бывали Андропов, Устинов, Кулаков, Черненко. Даже Н. А. Тихонова не бывало на этих «больничных своеобразных чаепитиях», на которых обсуждались не только проблемы здоровья Генерального секретаря.

Е. Чазов, с. 84.

В вечернее время ему иногда звонили и члены Политбюро. Часто звонил Подгорный, хотя я не могу сказать, какие государственные вопросы мог по вечерам решать Николай Викторович. Звонил Громыко, сообщавший последние политические новости. Устинов и Андропов, пользовавшиеся, как я уже говорил, его наибольшей симпатией, старались звонить нечасто, только если в этих разговорах действительно была срочная необходимость. А уж если звонили, то обязательно делились какой-то важной новостью или просто свежим анекдотом. Они знали, что Леонид Ильич никогда не откажет в разговоре, что он всегда сам снимает трубку, но, учитывая его усталость и — особенно в последние годы — не очень хорошее состояние здоровья, звонили, чтобы просто перекинуться двумя-тремя словами, не забыв при этом интересы дела, и пожелать Леониду Ильичу спокойной ночи или еще что. У них были искренние, товарищеские отношения.

Ю. Чурбанов, с. 365.

Михаил Андреевич Суслов был рядом с Брежневым все годы пребывания Леонида Ильича у власти как его надежная опора в вопросах идеологии и взаимоотношений с зарубежными компартиями. В такой опоре Брежнев всегда испытывал нужду, а Суслов посвятил этим проблемам большую часть своей активной жизни. Суждениям Суслова в этих областях Брежнев доверял, можно сказать, безоговорочно. Помимо всего прочего, он уважал Суслова и как ветерана партии, вступившего в ее ряды еще при жизни Ленина (кажется, в 1921 г.). Как-то Леонид Ильич сказал мне: «Если Миша прочитал текст и нашел, что все в порядке, то я абсолютно спокоен». Словом, надежный советчик-консультант. Вопрос только, в каком направлении шли его советы…

Иногда приходится читать, что Суслов был чуть ли не вдохновителем и организатором этого смещения (речь идет о смещении Н. С. Хрущева. — Сост.), «серым кардиналом», «делателем королей». В это я не верю. Никаких подтверждений этому не знаю. Да и по натуре своей Суслов был скорее «творческий» бюрократ кабинетного, замкнутого стиля, чем активный политик-интриган…

Требовательный, принципиальный, сам аскетически честный, Михаил Андреевич все брежневские годы, до последнего дня своей жизни, руководил работой секретариата ЦК, занимался кадровыми делами.

И хотя в чисто личном плане Брежнев и Суслов никогда не были близкими друзьями — слишком разные это были люди по натуре, — Леонид Ильич относился к Суслову с неподдельным уважением и искренне горевал о его кончине.

А. Александров-Агентов, с. 261–264.

Суслов учился в Институте красной профессуры. Серый, незаметный студент, известен был лишь тем, что у себя дома завел полную картотеку ленинских высказываний по экономическим вопросам. Его крошечная комната в коммунальной квартире была уставлена коробками с карточками, цитатами, алфавитами, каждое слово Ленина по экономическим вопросам учтено и зафиксировано, такой был аккуратный, педантичный архивист, сидел дома и вел картотеку, нелюдимый, малообщительный, ни во что не лез, потому и сохранился.

Как-то Сталину срочно потребовалось для доклада суждение Ленина по одному узкому экономическому вопросу. Расторопный секретарь Сталина, Мехлис, вспомнил о Суслове, своем однокашнике в ИКП. Кинулся к нему, тот мгновенно нашел требуемое. Сталин, хорошо знавший теоретический «потолок» Мехлиса, спросил, как ему удалось так быстро найти цитату. Мехлис рассказал о Суслове. С этого и началось возвышение Михаила Андреевича, ставшего в конце концов членом Политбюро. Такая версия о карьере Суслова была известна тогда в Москве.

А. Рыбаков, с. 242–243.

Хочется хотя бы кратко сказать о М. А. Суслове — втором человеке в партии. Это яркий тип угодливого чиновника, настоящий двуликий Янус. Он был одинаково угоден Сталину и Маленкову, Хрущеву и Брежневу. Суслов никогда не брал на себя ответственность за решение того или иного вопроса, а, как правило, предлагал поручить его рассмотреть комиссии. Будучи секретарем Ростовского обкома, Ставропольского крайкома партии, а затем и председателем Бюро ЦК КПСС по Литовской ССР, он имел прямое отношение к массовым репрессиям. Да иначе и не могло быть: тогда бы Сталин не выдвинул его в руководство партией.

Суслов принимал самое активное участие в разработке фантастической Программы КПСС. Он был консерватором и догматиком, оторванным от реальной жизни страны. Никакого вклада в развитие марксизма-ленинизма не внес. Именно по его вине советские люди не увидели многие талантливые произведения литературы и искусства. Мне достоверно известно, что именно он запретил демонстрировать на экранах кинофильмы режиссеров Германа, Тарковского, Климова, издавать роман Дудинцева «Не хлебом единым», Гроссмана — «Жизнь и судьба» и другие. Это был образец человека, формально относившегося к своим обязанностям. По нему можно было проверять самые точные в мире часы, так как он приходил на работу в 8 часов 59 минут утра и уходил с работы в 17 часов 59 минут.