Владимир Шевелев - Н.С. Хрущев

«Карибский кризис является украшением нашей внешней политики, в том числе моей как члена того коллектива, который проводил эту политику и добился блестящего успеха для Кубы, не сделав ни одного выстрела».

Однако Хрущев ничего не говорит об отрицательных последствиях кубинского кризиса, который ускорил разрыв между Советским Союзом и Китаем, вновь доказав, что советские «вожди» по-прежнему не брезгуют ложью даже на самом высоком уровне, наконец, он заметно понизил престиж советского лидера как внутри страны, так и за рубежом.

Хрущев говорит в мемуарах:

«В своей жизни встречая на своем пути много людей, разных по званию и характеру, я, к сожалению, часто сталкивался с фактами, когда за отсутствием разумной ориентации люди опирались на старшинство, звания и подавляли нижестоящих».

К себе эти слова он, похоже, не относил. А между тем, именно с Хрущевым был связан мощный идеологический прессинг в сфере культуры. Его грубые указания художникам, писателям, композиторам, примитивные оценки, резкие нападки, брань — все это формировало общий фон тогдашней культурной жизни. Хрущев и здесь бросался из одной крайности в другую. Он разрешил публикацию повести Александра Солженицына у Твардовского в либеральном журнале «Новый мир», поощрял терпимость и многообразие мнений. Но он же кричал и топал ногами на тех, кто ему не нравился из представителей творческой интеллигенции. Он искренне стремился наладить диалог с людьми творческого труда, но постоянно срывался на монолог и окрик. Видимо, подсознательно Хрущев понимал, что либеральная интеллигенция — его самый верный союзник на пути углубления десталинизации, борьбы с консервативными ортодоксами. Однако принять ее идеалы и ценности он был не способен.

Бесконтрольная, самодержавная власть, которой обладал Хрущев, его малообразованность и низкая интеллектуальная культура — все это предопределяло поведение Первого. «Нельзя направлять развитие литературы, искусства и культуры с помощью палки и окрика, — говорит Хрущев в своих мемуарах. — Нельзя проводить борозду, а затем заставлять всех деятелей искусства следовать по ней без каких-либо отклонений. Если слишком жестко контролировать деятелей искусства, то не будет борьбы мнений, а без борьбы не будет критики — правдивости». Увы, осознание этих истин пришло к Хрущеву только на пенсии.

Посетивший в 1957 году Советский Союз писатель Габриэль Гарсия Маркес свидетельствовал:

«Их радио имеет только одну программу, а газеты — все они принадлежат государству — настроены лишь на волну «Правды». Однажды я увидел киоск, заваленный кипами «Правды», на первой странице выделялась статья на восемь колонок с заголовком крупными буквами. Я подумал, что началась война. Заголовок гласил: «Полный текст доклада о сельском хозяйстве».

Однако ростки нового постоянно пробивали себе дорогу. Как вспоминает кинорежиссер Михаил Ромм, даже у Хрущева попадались какие-то такие необыкновенности, которые заставляли оторопеть. Во время Одного из выступлений он говорил: «Идеи Маркса, это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше». «Мне и в голову бы никогда не пришло, — замечает Ромм, — что идеи Маркса можно смазать свиным салом».

Конечно, советское общество по-прежнему оставалось царством идеологии. Были идеологизированы все сферы человеческой деятельности. Проводником идеологии выступала партия — государство со всей мощью своего аппарата принуждения. На протяжении нескольких десятилетий власти обманывали людей, обещая то «социализм в отдельно взятой стране», то «коммунизм для нынешнего поколения». Драма Хрущева заключается в том, что, положив начало оттепели, которая привела к размыванию «идеологического монолита», он вместе с тем постоянно ратовал за идеологическое единство. Алексей Аджубей свидетельствует: «Хрущев до конца дней полагал, что его требования были вполне оправданны — нельзя даже в мелочах поступаться идейными убеждениями».

Отличительной чертой тогдашней власти оставался бред величия. Уже вожди 1917 года считали себя пророками, явившимися освободить угнетенный трудовой народ. Напыщенные речи, громогласные заявления, пустые обещания стали проявлениями этого бреда величия. Хрущевская эпоха не стала, увы, исключением.

Однако начавшаяся в пятидесятые годы оттепель разрушала миф о духовной монолитности и идеологической однородности общества. Пробуждались умы, появились ирония и самоирония. Прорастал культ знания. Это была вторая волна надежды и веры. Неизбежно ослабевали и «идеологические вожжи». Когда в октябре 1964 года смещали Хрущева, главный идеолог-цензор партии Михаил Суслов говорил: «Представьте себе, я открываю утром газету «Известия» и не знаю, что в ней будет напечатано».

В обществе постепенно нарастало ощущение раскованности, свободы, духа вольномыслия, столкновения мнений. «Возможно ли появление различных мнений в отдельные периоды, особенно на переломных этапах?» — задавал Хрущев вопрос на XXII съезде партии. И сам же отвечал: «Возможно». Спор, полемика, диспут становились приметой дня, образом жизни.

Взращенные на идеях XX съезда молодые поэты, писатели, режиссеры, художники старались отразить в своих произведениях дух времени. На их фоне тускнели другие знаменитости, прославившиеся еще при Сталине. Особенно широкую известность обрели молодые писатели — Анатолий Гладилин, Василий Аксенов, Владимир Войнович, Анатолий Кузнецов, Георгий Владимов, поэты — Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина. Обострялась борьба творческих поколений, росло противостояние «лакировщиков» и «очернителей», «реалистов» и «формалистов», «грешников» и «праведников».

22 мая 1959 года Хрущев, выступая с большой речью на III съезде советских писателей, говорил:

«Я совсем не хочу брать под защиту людей, которые в своих произведениях так изображают явления, что отрываются от живой жизни. Возьмите, например, некоторые книги, в которых жизнь изображалась так приукрашено, что не соответствовала действительности. Подобные произведения вряд ли могут принести пользу. Но я хочу встать на сторону таких писателей, которых почему-то называют «лакировщиками» за то, что они берут в основу своих произведений показ положительных героев. Разве не является хорошим и нужным такое произведение, в котором автор правдиво показывает положительных героев? Такие авторы не все одобряют в своих положительных героях, они видят людей такими, какими они бывают в жизни — в борьбе и труде за утверждение нового. И это является закономерным и правильным. Надо воспитывать людей на хороших примерах, показом положительного в жизни прокладывать пути в будущее».