Владимир Бедненко - Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда

Числа 16 или 17 мая, около 5 часов вечера, я возвращался домой из ресторана по нечетной стороне Невского проспекта в сторону Московского вокзала. В это время со стороны Лиговки на Невский пр. заворачивал трамвай 12 или 13 маршрута. (Трамвайные пути с Невского проспекта были сняты в 1949 году.) Полный народу трамвай был разбит снарядом вдребезги. Я принимал участие в освобождении людей из-под обломков трамвая и в оттаскивании раненых на тротуар к находящейся рядом аптеке. Картина эта была ужасная и запала мне на всю жизнь. Невский проспект в этом месте представлял собой сплошное кровавое месиво.

Моя тетя была женщиной практичной. Она велела мне искать травы (крапиву и лебеду) и варила из них щи. Ох! И какие это были вкусные щи — первая зелень за год. Во время зимы, даже когда еще папа болел, нас особенно не интересовал денежный вопрос — а куда было тратить деньги? На тот минимальный паек, что мы получали? Так на это зарплаты с лихвой хватало. Теперь же я был на шее у тети.

Однажды я собрал два чемодана лучших, как мне казалось, книг, и поплелся с ними на Невский проспект. Там я сел на ступеньку дома 58 (после войны это был ЛДНТП — Ленинградский дом научно-технической пропаганды) и стал продавать книги. Покупателей было мало, и в основном это были военные. Но все-таки какие-то деньги мне перепали.

Еще со времени маминой смерти талоны на моей хлебной карточке были использованы на день вперед. Теперь же продавщица отказалась продавать хлеб, пока я не выравняю талоны по текущий день. Надо было что-то делать. Мы решили купить один хлеб у спекулянтов. Собрали деньги. Через своих знакомых тетя узнала, где можно встретиться с посредником. Я поехал в дом на углу Садовой ул. и пр. Майорова (теперь Вознесенский пр.), встретился с этим человеком и получил буханку хлеба, отдав ему 400 рублей. Очень довольный, я поехал обратно домой и не заметил, что по дороге я постепенно отщипываю хлеб. Когда я обнаружил это, то разревелся второй раз за войну. Мне было очень стыдно. С чем я покажусь моей тете? Она собрала мне деньги, а я, такой-сякой их проел. Но тетя меня простила.

Илья работал на молочном заводе (не помню, № 2 или № 3). Всю зиму завод не работал. Весной, когда стало поступать какое-то сырье и возобновились подача электроэнергии и водоснабжение, под руководством Ильи, на тот момент единственного инженера-технолога на этом заводе, производство было восстановлено и налажен выпуск некоторых продуктов из сухого молока.

С мая месяца, когда открылась навигация на Ладожском озере, начался 3-й этап эвакуации населения. Теперь уже власти выпустили постановление об обязательной эвакуации женщин с маленькими детьми и тех категорий населения, которые не могут работать на оборону города. Под эти категории подпадал и я. В домохозяйстве мне неоднократно напоминали о необходимости эвакуации, причем я не имел права эвакуироваться самостоятельно, поскольку был несовершеннолетний. Мне предлагали эвакуироваться с ремесленным училищем или детским домом. Меня это не устраивало, и я не знал, что делать.

До войны я учился легко и хорошо. Кроме того, я посещал несколько школьных кружков, в частности, литературный. У меня сложились очень хорошие отношения с руководителем кружка (она же заведующая школьной библиотекой) Зоей Алексеевной (фамилию, к сожалению, не помню).

Однажды мы с ней встретились, и я рассказал ей все, что со мной произошло. Она мне сказала, что с ней беседовал один военный писатель и что он ищет таких мальчиков, оставшихся без родителей, чтобы чем-либо им помочь. Зоя Алексеевна дала мне его адрес. Писатель жил в гостинице «Астория». Я к нему пришел. Мы познакомились. Этим человеком оказался будущий известный советский драматург Александр Штейн — автор пьес «Океан», «Гостиница „Астория“» и других, а тогда он носил морскую форму и работал в редакции газеты «Красный флот». Мы с ним просидели весь вечер, он меня расспрашивал и угощал. На прощание он дал мне необыкновенно дорогой подарок — несколько луковиц. На следующей встрече мы снова обсуждали мою судьбу, в частности, вопрос о переправке меня к партизанам, но, учитывая мое состояние здоровья (дистрофия 2-й степени), этот вопрос отпал. В эти дни я получил сообщение от брата, что он находится на переформировании в Вологде.

Я сказал об этом Штейну. Он ответил, что поможет сделать документы, которые разрешили бы мне самостоятельно выехать в Вологду и помогли бы устроиться в воинскую часть. Назначена была наша последняя встреча. Когда я пришел к нему, то увидел, что в комнате сидит какая-то молодая женщина. Я был поражен. Это оказалась уже тогда широко известная поэтесса Ольга Берггольц. Мы, все блокадники, хорошо знали ее имя. Она часто выступала по радио с проникновенными стихами. Для меня, 14-летнего мальчишки, этот вечер запомнился навсегда. Мы сидели втроем, пили чай, беседовали. Александр Петрович дал мне соответствующие письма в военную комендатуру Вологды, и мы тепло распрощались.

В дальнейшем мне было приятно знать, что надписи на Пискаревском мемориальном кладбище сделаны по текстам Ольги Берггольц, а тогда, в 1942 году, она написала «Февральский дневник» и «Ленинградскую поэму».

С А. П. Штейном я встретился еще раз в 1974 году, в январе месяце, на вечере, посвященном 30-летию снятия блокады. Он очень тепло со мной беседовал и познакомил с ведущей вечера писательницей Верой Кетлинской. Ольга Берггольц была в это время тяжело больна, и через год ее не стало.

В течение примерно двух недель я подготовился к эвакуации. Почти одновременно с документами, данными мне А. П. Штейном, я получил из Вологды разрешение на приезд от военного коменданта города, которое выхлопотал мой брат. На основании всего этого мне выдали эвакодокументы и пропуск в Вологду (в Вологду эвакуация не разрешалась, поэтому надо было иметь специальный пропуск).

Я составил опись имущества квартиры, которую подписали работники домохозяйства. Они же опечатали квартиру в моем присутствии. Взамен сданных продуктовых карточек я получил талоны на питание и небольшой сухой паек.

28 июля, распрощавшись с тетей Хасей и Ильей, я сел на Московском вокзале в поезд, который по окружной дороге выехал на Карельский перешеек. Конечной остановкой стала станция Борисова Грива. Оттуда на автомашинах эвакуированных доставили до пристани Осиновец, где нас ждали два парохода — большой и маленький. Я оказался на большом. Маленький пароход не дошел, его разбомбила немецкая авиация. Пароход доставил нас до пристани Кобона, расположенной на юго-восточной стороне Ладожского озера.