Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

Теперь о художнике Бокове. Как рассказывали, появление его в камере было не совсем обычным. Когда к нему обратились с первыми вопросами и расспросами, он ответил, что сначала спросит начальство, можно ли с такими людьми разговаривать, и довольно долго молчал, считая, что здесь враги и политические преступники, а он попал по недоразумению, которое вот-вот выяснится. Следующий номер, который он выкинул, была совершенно серьезная просьба к надзирателю послать его работать, наколоть дров. Сел он за то, что, будучи комсомольцем двадцатых годов, присутствовал на собрании группы, принадлежавшей к троцкистской оппозиции. Кого-то из этой группы взяли и выспрашивали, кто на каких собраниях присутствовал. Названных арестовывали спустя четверть века после собрания. Впоследствии людей с такой «виной» я встречал довольно много. Боков был человеком добродушным и очень тяжело переживал это несчастье. Следствие у него проходило спокойно, он все подписывал. А в 60-х годах я его случайно встретил, сильно постаревшего, поседевшего. Я назвался, он вспомнил меня, засиял, заулыбался, как будто вспомнил доброе старое время, представил жене. И мне было приятно встретить его, пережившего то страшное время, добродушного, незлобивого и мирного человека.

Следующий — Юрий Степанов, он же Бен Долговязый, он же Командор Черного Легиона. Юрий был студентом 5 курса геологоразведочного института, родом из Таганрога, где у него остались старики родители. Дело, по которому сел Степанов, было довольно любопытным. Их было человек шесть-семь; молодежь, но не зеленая, а повидавшая жизнь, прошедшая школу войны, а некоторые и оккупацию. Позже я довольно близко сошелся с тремя однодельцами Юрия. Дело этой группы состояло в следующем. Сколотилась «теплая» компания студентов-геологов, вместе проводившая свободное время, вместе выпивая. Как это ни странно, их, в общем, уже взрослых людей, объединяла романтика пиратов. Когда шел кинофильм «Остров сокровищ», они всей компанией устремлялись в кинотеатр. Клички выбирали из того же пиратского лексикона: Крошка Джонни Фоке — ячменное зерно (Николай Федоров — здоровенный парень) или Боб Гарвей — Борис Горелов — персонаж из «Детей капитана Гранта». К этой кличке была добавлена приставка «Шмаленая челюсть» (у Бориса было ранение в голову) и т.п. Второразрядные московские ресторанчики были у них под своими, соответствующего стиля вывесками: «Три пескаря», «Телега и лошадь», «Корзиночка». Название своей группе они дали высокопарное — «Черный легион». Был у них и свой «пиит», слагавший пиратские песни, гимны и стихи — студент медик Вадим Попов. Но за этой романтической и несерьезной декорацией была и более глубокая суть. Корни ее лежали, по-видимому, в неудовлетворенности и отсутствии той перспективы в жизни, на которую они могли бы рассчитывать. Бен Долговязый и Боб Гарвей во время войны жили в оккупированном Таганроге, Борис даже был вывезен в Австрию, а Бен попал в плен, бежал и с большим трудом добрался домой. Уже поэтому таким людям дороги у нас были закрыты. А ребята были энергичные, умные, достойные. Николай Федоров — Крошка Джонни Фоке — фронтовик офицер-артиллерист — вернулся с войны с наградами. Для него этих ограничений не было. Но это был человек тщеславный, карьерист (позже я хорошо его узнал). Он явно не удовлетворялся перспективой быть просто геологом. Чуждым элементом в этой компании был Вадим Попов, но он от нее откололся еще до ареста. Что было у других членов этого «легиона», не знаю. Но неудовлетворенность и бесперспективность у основного ядра заставила ребят искать какой-то выход. Они его нашли в побеге за границу, к которому и стали готовиться. В то лето все они, геологи, были в экспедициях, преимущественно, в пограничных районах: Бен — на Тянь-Шане, Боб — на Памире в районе Хорога. Его задачей было постараться намыть золота, на которое много ставилось, да еще разведать возможность перехода границы. Там, в экспедициях, они и были арестованы.

В камере Бен с удивлением рассказывал, что следователь был прекрасно осведомлен о мельчайших подробностях всех событий и даже разговоров «Черного Легиона». Бен ломал голову, откуда они так все знают, как раскрыли их группу? Мы строили всяческие догадки, а ларчик открывался, оказывается, очень просто. Я уже говорил, что Вадим Попов отошел от этой компании и что он писал стихи. С Вадимом я оказался в одном купе вагонзака (то есть вагона с заключенными) на этапе, и он все рассказал. Вадим стал посещать литературный кружок молодых поэтов в Сокольниках. В кружке он познакомился с девицей, тоже любительницей поэзии, но внедренной туда органами для наблюдения и осведомления. Она близко сошлась с Вадимом, он ей читал стихи, в том числе, и так называемые антисоветские, за что и сел. Следствие у него так и шло по его одному делу — антисоветская агитация, хотя Вадим никого, кроме этой стукачки не «агитировал».

Оформляя дело, следователь все время твердил, что это присказка, что сказка будет впереди — избитый их прием. Вероятно, от этой же стукачки следователь знал, что у Вадима были друзья, и однажды, как это они обычно делают, задал вопрос, когда спрашивал о друзьях: «А как называлась ваша организация?» — «Черный легион», — ответил тот. Следователь снял трубку и, набрав какой-то номер, спросил кого-то: «Ну, как? Признался? Назвал? Говорит «Черный легион?» И этот тоже признался. Говоришь, начал рассказывать? Ну вот». Из этого разговора, разговора только для него, Вадим уяснил, как и рассчитывал следователь, что кто-то уже сидит и уже раскололся, то есть стал признаваться. И Вадима понесло...

Следователь выжал из него абсолютно все вплоть до мельчайших подробностей, фраз, эпизодов. Знание следствием всего этого так обескураживало потом Бена. Следователи, по рассказам Бена, ржали, как жеребята, слушая всю эту галиматью и ребячество, но дело свое знали и оформляли без смеха на серьезный лад. Клички были записаны только «Бен», «Боб», «Фоке» и т.д. — без всяких добавлений. Ребята, как впрочем, большинство народа, отрицательно относились к МГБ. Бен даже как-то выразился в компании, что не моргнув глазом, ухлопал бы какого-нибудь полковника из этой публики. Так появился 8-й пункт — террор — причем, было сказано, что готовилось покушение на представителя власти. Все стряпалось в таком же духе и, хотя дело больше походило на чеховский рассказ «Мотигомо-Ястребиный коготь», вся группа получила по 25 лет спецлагерей.

Иногда с допросов Бен приходил мрачный. Однажды он рассказал, что жена дала ему развод (много позже, уже на свободе Бен поведал, что он сам просил развода, но потом, уже на воле они вновь соединились, и теперь у них взрослая дочь). Это его страшно расстроило, и мы утешали его как могли. Бен все это переживал тяжело, и в такие времена на него нападала черная меланхолия. Угрюмый, он бродил по камере или неподвижно сидел с мрачным видом, углубившись в свои невеселые мысли. Стал покашливать, и это расценил как начало туберкулеза (в лагере у него, действительно, обнаружили туберкулез). В такие минуты его бодрость и оптимизм испарялись. По натуре он был оптимистом. С Беном мы часто спорили о самых разных вещах, много играли в шахматы и тоже спорили. Временами пиратская и блатная романтика из него так и перли, это был какой-то пунктик, и он внешне старался походить на блатного. При всем том, несомненно, был умным и незаурядным человеком [34].