Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

Очень симпатичным был Юра Викторов, человек, который стал биологом, видно, задолго до университета, а впоследствии — членкором АН. Он увлекался энтомологией, называя себя букашечником. Николай Перцев, ставший впоследствии организатором и бессменным директором Беломорской биологической станции. Из фронтовиков отмечу еще Николая Ерофеева. Ходил он в кубанке, галифе и был, что называется, рубахой-парнем. Близилась зимняя сессия, и мы с Еленкой сидели в университетской читалке — иногда она приходила сюда заниматься. Появился Николай Ерофеев с бутылкой шампанского и потянул нас и еще кого-то выпить по случаю дня именин — это было 19 декабря — Николин день. Зашли в столовую, в профессорский зал. За столом увидели Презента, и Николай втянул его в компанию. При открывают бутылки головка корковой пробки (тогда еще не было пластмассовых ) оторвалась, и горлышко пришлось отбивать об батарею отопления. Я провозгласил тост «За Николин день!», — но Презент поправил: «За Николая Ерофеева». Так близко с Николаем, как с Лисицыным или Викторовым, я не дружил, но были мы с ним в добрых отношениях. В разговоре он не раз упоминал, что у него завелся в милиции друг, и что этот друг устроил ему нарезное оружие, и что летом он поедет охотиться на барсов. Это, как он говорил, была его мечта.

Очень близко я сошелся с Симоном Шнолем, умным, деликатным и хорошим парнем, хотя по возрасту мы отличались значительно. Биологом он был, по-видимому, еще с «пеленок». На курсе, как и на всем факультете, было много девчат, но интересовали они меня мало.

Но вернемся к лету 1949 года, когда я собирался в экспедицию на Черном море. В один из дней я пошел на Кузнецкий мост в приемную МГБ узнать о судьбе отца и старшей сестры Вари. В приемной народу было немного, и прождал я часа два. В комнате, куда я вошел, принимали двое. То ли тень и слава этого учреждения, то ли эти двое на самом деле вели себя так, но мне казалось, что они излучали презрение, отчужденность и недоброжелательство. Вся их манера держать себя и говорить выражала: «И как мы только вас терпим, не здесь вам место, люди вы неполноценные, а может быть, даже и враги». Я заполнил маленькую анкетку, мне было сказано, что ответ будет недели через три. Рассчитав, что меня к этому времени в Москве не будет, я просил брата Сергея сходить на ответом.

Еленка в это время была на практике на строительстве Шекснинской ГЭС у А. А. Загряжского. Как сейчас помню, разбудивший меня ее резкий стук в окно — Еленка на несколько дней сбежала в Москву. Четвертого июля (в мой день рождения) мы были в Дмитрове, а седьмого — наша экспедиция на собственной полуторке-фургоне, прихватив Еленку, которой надо было возвращаться, выехала на Рыбинское водохранилище (как я уже упоминал, в ожидании пропуска на Черное море руководитель экспедиции А. В. Живаго решил посмотреть эррозию берегов Рыбинского водохранилища).

Мы проехали Загорск, Переяславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль — большой, чистый и красивый город, который мне очень понравился. Мог ли тогда я предполагать, что очень скоро проведу в нем такой тяжелый день! Завезя Еленку в Переборы к Загряжским, мы двинулись вокруг водохранилища. Это было интересное путешествие. Водохранилище огромное, берегов не видно. При ветре о берег бьется настоящий морской прибой, который, конечно, разрушает берега, а кругом русский пейзаж: стоит село на пригорке с белой церковью, тут же лужок с пестрыми коровами и пастушком, а в край его бьют синие волны, и море, уходящее за горизонт — русская сказка, да и только. Местами лес стоит в воде, частью сухой, частью зеленый. В некоторых местах на воде разросшиеся кусты ивняка, как огромные ажурные шары. Пешехонье-Володарск — маленький городок с типичным, еще с дореволюционных годов, центром — ряды, каменные присутственные места, на главной улице и площади мостовая из крупного булыжника, сквозь который растет трава. Но тихую сонливость города уже задел своей большой жизнью канал, отгороженный высокой дамбой от спокойных улиц, палисадников, садов. Череповец — совсем другой город. Здесь шло строительство большого металлургического комбината, везде бригады заключенных. До Устюжны ехали огромными еловьми лесами. Под елками сплошной черничник, мох, голубица. Устюжна — маленький городок на реке Устюг. Его примечательностью был старинный пятиглавый собор, ухоженный, свежевыбеленный, с ярко-синими куполами. На всех пяти куполах золоченые цепи удерживали золоченые же... большие кольца с вписанными в них звездами с серпами и молотами. Это было настолько противоестественно, сюрреалистично, что запомнилось прочно. Примечательностью Весьегонска была корова, которая на главной улице против трактира меланхолично лизала афишу кинофильма «Собор Парижской Богоматери», да улицы, уходящие в зеленую воду водохранилища — часть города была затоплена. На рынке я встретил одну из студенток-физиологов, проходивших на водохранилище вместе с М. Г. Удельновым летнюю практику (сам он был из тех мест, с Мологи).

Экспедиция объехала берега водохранилища раньше намеченного срока и возвращалась в Москву, а я решил еще раз заехать в Переборы к Еленке отметить годовщину нашей свадьбы. Утром этого дня мы пошли в церковь. Проходя церковным кладбищем, заметил свежевыкопанную могилу. В церкви стоял гроб — отпевали какую-то старуху. Это наложило небольшую тень на наш праздник, но скоро изгладилось из памяти. Еленины сокурсники, проходящие практику, принесли цветы, поздравили.

Вернувшись в Москву, я узнал, что только мне не разрешено ехать на берег Черного моря. Обещания майора Бурмистрова сбывались. Сложные чувства охватили меня, и чувство какой-то социальной неполноценности, и чувство сгущающейся опасности, да еще было жаль, что срывался заработок. Брат Сергей ходил в приемную МГБ, получил там невразумительный ответ, что местонахождение отца и Вари неизвестно. Его удивило, что чины спрашивали, почему не пришел я. Меня это тоже удивило...

Побродив по городу с целью все же устроиться на работу и никуда не устроившись — начинался август, я не нашел ничего лучшего, как отправиться опять в те же Переборы к Еленке. Чуть погрустив о случившемся, мы зажили припеваючи. Я иногда помогал ей по работе.

Студенты проходили практику на строительстве Шекснинской ГЭС, которое велось силами заключенных «Волгалага». Но и многие так называемые вольные работники на строительстве в его подсобных учреждениях были бывшими заключенными. В те времена наметанный глаз мог безошибочно определить, кто есть кто, кто есть «простые советские люди», а кто... граждане, что ли. Один из таких, пожилой еврей Блюм, знакомый А. А. Загряжского, занимавший крупный пост в бухгалтерии Волгалага мне вспомнился именно в связи с этим. Его маленькая дочка (а может быть, внучка) с восторгом рассказывала, как у них в школе встречали негра, которого так угнетали в Америке. Блюм слушал ее, поддакивал восторгу, а затем не удержался от мысли вслух, что, вот, мы тоже негры.