Марсель Райх-Раницкий - Моя жизнь

Насколько я помню, этот Хайнигер был единственным из учителей, кто во время занятий постоянно давал понять, что он — ревностный, более того, фанатичный национал-социалист. Но мы ни в коем случае не должны были смешивать его со штурмовиками, нередко вульгарными типами. В манере держаться, свойственной этому лысому полнеющему человеку лет пятидесяти, отсутствовала всякая молодцеватость. Он не вел себя как офицер перед ротой или батальоном. Напротив, ему было более по сердцу демонстрировать школьникам небрежность, присущую генералу. Порой он давал понять, что знает о новом государстве больше, чем позволяли прочитать газеты. Мы, следовательно, должны были видеть в нем не какого-то мелкого наци, а одного из элиты могущественных и посвященных.

В нашем классе Хайнигер преподавал историю, говорил много, а проверял редко. Он хотел считаться среди нас преподавателем, но не учителем и поэтому обращался с нами особенно любезно, будто мы уже стали студентами. Ученикам-евреям тоже не приходилось жаловаться, и мне меньше всего. Хайнигер был со мной любезен, никогда не спрашивал об исторических фактах и датах, за что я ему благодарен. Он полагал, что я силен прежде всего в истолковании истории. Бывало, он во время занятий беседовал со мной как со взрослым, равным собеседником. Конечно же, это была лишь тактика. Хайнигер хотел только услышать мое мнение, чтобы тем эффектнее опровергнуть его с национал-социалистской точки зрения. Это ему удавалось без труда, что и неудивительно.

Однажды он неожиданно сообщил классу, что еврейские ученики «освобождаются» от следующего урока истории, который, как позже выяснилось, посвящался борьбе с «мировым еврейством». Ученики-евреи должны были быть освобождены от занятия на такую тему. На оценки, которые ставил Хайнигер, его представления о евреях не влияли. Я всегда получал у него «хорошо», и эта же оценка стояла в моем аттестате зрелости. Лучшей оценки по истории в классе не получал никто.

Хайнигер был справедлив. Но если вышестоящие инстанции распорядились бы, что евреи могут присутствовать на занятиях только стоя или имеют право посещать школу исключительно босиком, он, конечно же, точно выполнил бы распоряжение и, вне всяких сомнений, в самых изысканных формулировках обосновал его как историческую необходимость. Нет, нам не пришлось приходить в школу босыми, но наши черепа измеряли, как и некоторых учеников-неевреев. Это произошло на уроке расовой теории, предмета, введенного в Третьем рейхе и имевшего в принципе только одну цель — убедить учеников в неполноценности евреев и превосходстве «арийцев». Этот предмет преподавали учителя биологии. В нашей школе биологом был пожилой здравомыслящий человек по фамилии Том. Эта фамилия каждый год провоцировала школьников на одну и ту же игру слов: на двери класса, руководителем которого он был, после начала нового учебного года появлялась надпись «Хижина дяди Тома».

Этот учитель, несомненно, был не особенно высокого мнения о новой науке. Он наводил на нас скуку особенно подробными объяснениями о неандертальце и других людях доисторического времени. Очевидно, ему доставляло мало удовольствия заниматься еврейским вопросом.

Этому способствовали, по-видимому, и ошеломляющие результаты измерений черепа. Проведенные согласно соответствующему руководству, опубликованному в учебнике по расовой теории, они должны были с научной безупречностью показать, к какой расе принадлежит измеряемый.

Оказалось, что типично нордический, то есть лучший в расовом отношении, череп был лишь у одного ученика — еврея. Г-н Том казался смущенным, но отнюдь не несчастным. Улыбнувшись, он спросил этого ученика, нет ли среди его предков арийцев. Тот ответил: «Нет, скорее евреи». Все засмеялись. Кстати, именно этот ученик, стройный и высокий, белокурый и голубоглазый, должен был стать одним из знаменосцев во время праздника открытия Олимпийских игр 1936 года. Когда в последний момент заметили, что он еврей, его быстро заменили.

Увеличение дистанции между еврейскими и нееврейскими учениками было неизбежно, проявляясь сначала в повседневности. Все неевреи были членами гитлерюгенда, а некоторые входили в якобы более элитарное объединение — «Марине-гитлерюгенд», [12] Подразделение гитлеровской молодежной организации гитлерюгенд, члены которой готовились к службе в военно-морском флоте. — Примеч. пер. члены которого тренировались на реке Хафель. Один из одноклассников занимал высокую руководящую должность в «Юнгфольке». [13] Младшая (7-14 лет) возрастная группа гитлерюгенда. — Примеч. пер. Часто они приходили в школу в форме, с удовольствием рассказывали о событиях, в которых участвовали, и приключениях — но рассказывали не в разговорах с евреями. Разумеется, я все еще помню одноклассника, которому довелось участвовать в одном из нюрнбергских съездов и который потом хвастался в классе, взволнованно рассказывая: «Я стоял недалеко от фюрера. Я видел его, я никогда не забуду его голубые глаза».

Ни от одного из этих соучеников я не слышал хотя бы слова, обращенного против евреев. Конечно, большинство, если не все, верили в новую Германию. Они слушали радио и более или менее внимательно читали газеты. Что ни день, они подвергались воздействию в высшей степени агрессивной антисемитской пропаганды, которая заметно смягчилась в 1936 году из-за Олимпийских игр, а потом в 1937-м и особенно 1938 годах становилась все более ожесточенной. По пути в школу мы должны были проходить мимо красных витрин, в которых вывешивалась газета «Штюрмер» [14] Черносотенная даже по меркам гитлеровской Германии газета, которую издавал гауляйтер Франконии Юлиус Штрейхер, казненный в 1946 г. по приговору Международного трибунала в Нюрнберге. — Примеч. пер. с пресловутыми карикатурами. Кстати, во время Олимпийских игр эти витрины исчезли. Иностранцам надлежало верить, что Третий рейх — цивилизованное государство. И некоторые евреи уговорили себя, что самое ужасное они уже пережили и теперь с ними будут обращаться по-человечески.

Незначительное происшествие кажется мне характерным для атмосферы в нашей школе. Один молодой еще учитель, без сомнения нацист, вошел в класс после перемены раньше, чем обычно. Было довольно шумно, и он проговорил недовольно и громко: «Ну и шум здесь — прямо синагога!» [15] В оригинале немецкая идиома «Larm wie in einer Judenschule», не обязательно несущая антисемитскую нагрузку, хотя и возникшая, несомненно, до эмансипации евреев. — Примеч. пер. Сразу же стало тихо, и это была несколько зловещая и холодная тишина. Потом начались занятия, но уже через несколько минут учитель прервал свои объяснения. «Да что случилось?» — спросил он. Один из учеников встал и коротко сказал, что замечание насчет синагоги не было необходимым. Учителю стало не по себе. Он не понял, почему класс с таким удивлением отреагировал на обычный для немецкого языка оборот речи.