Семен Гейченко - Пушкиногорье

Немало этих шишек-семенников было мною разослано по городам и весям по адресам людей, желавших развести у себя на родине племя знаменитой пушкинской ели.

Но вот после суровой зимы 1962/1963 года, когда в Михайловском и Тригорском морозы побили несколько старых сосен и елей, состояние «ели-шатра» резко ухудшилось. Плодоношение ее прекратилось и впредь больше уже не возобновлялось, сказались старые болезни и раны. Сказались и последствия губительной зимы 1939/1940 года, когда вымерзли все старинные сады Михайловского, Тригорского, Петровского, как, впрочем, и все вообще сады северо-западной части России.

Тогда, весною 1940 года, ученые-специалисты, профессора Белосельская и Шиперович, вызванные в заповедник из Ботанического сада Академии наук, записали в историю болезни «ели-шатра»: «Дерево от морозов сильно ослабело и сохранило только половину своей хвои, остальная часть ее отмерла и осыпалась, а ветви усохли… Однако почки дерева, заложенные в прошлом году, дали запоздалые, хотя и укороченные, побеги…»

В 1963 году состояние дерева было значительно хуже, чем в 1940 году. Вновь были вызваны специалисты-ботаники. Было решено расширить приствольный круг дерева, производить регулярную поливку почвы, авиаопыление химическими препаратами, вносить в землю питательные вещества. Но все это мало помогало.

Весною 1965 года состояние ели ухудшилось еще более. На кору налетели дятлы — предвестники смерти. Они стали быстро снимать с дерева его одежды.

Воспользовавшись присутствием в заповеднике О. А. Катаева — научного сотрудника кафедры энтомологии Лесотехнической академии, мы созвали новый консилиум.

Окончательный диагноз был безнадежным — летальный исход болезни в ближайшие 1–2 месяца.

И вот пришел этот день — 15 мая. В Тригорском собрались сотрудники заповедника, лесники, рабочие. В последний раз дерево было сфотографировано. Началось его удаление и вскрытие. Вырыли большой котлован, вскрыли корни.

И тут пошли чудеса…

Просеивая землю, один из землекопов увидел мелькнувший маленький предмет, им оказалась серебряная копейка времен Ивана Грозного — монетка тех лет, когда на месте Тригорского парка был один из посадов города Воронина, монетка — свидетель нашествия на Псковщину польского короля Стефана Батория, предавшего полному разорению этот город-герой, задержавший на несколько дней рвущуюся к Пскову стотысячную польскую армию.

Нашли и еще монетку — медный трехкопеечник 1859 года, года смерти П. А. Осиповой, хозяйки Тригорского, заботливого друга ссыльного Пушкина…

Когда ствол был положен на землю, дерево тщательно измерили. Установлено: высота — 40,5 метра, диаметр — 110 сантиметров, высота прикрепления первого сука — 9,5 метра, протяженность капилляров в сторону ближайшего водоема — 35,5 метра, ширина кроны — 30 метров.

Когда-то ветви дерева склонялись шатром до земли, поэтому хозяева Тригорского и дали ему название «ель-шатер».

В непогоду и от палящего летнего солнца оно могло укрыть сразу полсотни гостей.

Сделав первый от комля запил, стали считать количество годовых колец. В книгах, каталоге и путеводителях по Тригорскому сообщалось, что знаменитой ели 300–350 лет. Но эта датировка была условной, не подкрепленной какими-нибудь документами. И вот настал момент, когда мы смогли узнать точную дату посадки дерева! Колец оказалось только…. 143! Если предположить, что дерево было посажено в возрасте девяти лет (в таком возрасте обычно сажают ели в Северо-Западном крае, в таком возрасте и мы сажали ели в Михайловском в 1945–1946 годах на месте уничтоженных старых «ганнибаловских елей»), то выходит, что «ель-шатер» была посажена в 1812 году!

При вскрытии ствола в теле дерева было обнаружено около пятидесяти металлических осколков. В тех местах, где застряли осколки, древесина посинела, окислилась и омертвела. Внутри ствола, на высоте двух метров от земли, оказалось заплывшее отверстие, сделанное 40–42 года тому назад (это подтверждается тоже количеством годовых колец) специальным буравом для определения возраста (толщина бурава полсантиметра).

Тот, кто пытался таким образом установить дату рождения дерева, не смог свою операцию довести до конца. Его бурав проник в глубину только на 15 сантиметров, причинив дереву несомненный вред.

Данные вскрытия показали, что корневая система дерева сильно поражена гнилью и короедами. Последние годы этот гигант существовал за счет живой заболони, толщина которой удивительно мала — полтора-два сантиметра! Вся остальная древесина оказалась абсолютно мертвой, высохшей.

После удаления ели земля, на которой она стояла, была продезинфицирована, хорошо полита водой и удобрена.

Решено было посадить на месте погибшего дерева молодое, родственное ему. Молодой саженец был взят рядом, в нескольких, шагах от старой ели, где стоят дети и внуки ее, а около корней их — совсем молодая зеленая семья правнуков и праправнуков.

Сажали в канун дня рождения Пушкина. В его светлую память.

Молодое деревце, хорошо прижилось и, даст бог, со временем вырастет большим, и будет красоваться, зеленью убранное, и рассказывать грядущим поколениям о своей знаменитой прабабке-красавице, современнице Пушкина.

Когда-то Тригорское украсило годы ссыльного поэта «весельем и грациями». Кто знает, может быть, именно «ель-шатер» навеяла ему образ одного из чудес в сказке о царе Салтане…

Чудес в Тригорском много. Чудо-дуб у лукоморья, чудо «береза-седло», чудо святого Антония в Осиповском доме…

Когда проходишь мимо круглой площадки, где раньше стояла ель-великанша, а сегодня стоит молодая, кокетливая елочка, живо представляешь себе Пушкина в кругу его молодых друзей. И память подсказывает тебе бессмертные строки поэта:

После жизни Пушкина многое здесь переменилось. Таков непреложный закон бытия. И как бы мы ни пытались сказать времени: «Остановись», оно летит, все увлекая с собой. Время унесло многое, воспетое Пушкиным. Произошла и смена пород деревьев. Там, где шумели березовые и липовые рощи и цвели кусты боярышника, теперь разросся ельник, осина, ольшаник. Где цвели каштаны, теперь луговые травы. Многое изменилось.

Тригорский парк был заложен Вындомским, дедом П. А. Осиповой, еще в конце XVIII века. Хозяин следовал тогдашней моде — разбил романтический парк, с наивными украшениями, кокетливыми беседками, зелеными залами и коридорами, мостиками «поцелуев и вздохов». Тут и там блестели серебром зеркала прудов. Звенели запруженные ручьи. Тут были и дубовые «першпективы», и сосновые рощи, каштановые куртины и фруктовые сады с цветочными рабатками, клумбами, хитроумными беседками. Все это требовало больших затрат и неустанной, заботы. И пока был жив богатый Вындомский, все так и было. При его наследнице П. А. Осиповой парк начал оскудевать, а после ее смерти, в конце XIX века, и вовсе захирел.