Ален Деко - Апостол Павел

Мне нравилась та тишина, в которой я иногда оказывался в Иерусалиме. Я ходил по улицам, где Иосиф и Мария несли в храм младенца Иисуса, чтобы представить его Господу, а фоном моих мысленных картин на библейские темы служили зубчатые стены, возведенные крестоносцами или мамлюками. Рано утром я в одиночестве бродил по переулкам, почти не изменившимся за две тысячи лет. Иногда иорданские гиды комментировали для нас страницы Библии. Тогда еще археологи не установили, что Via Dolorosa вовсе не настоящая Via Dolorosa [10] Дорога скорби (лат.) — путь, которым Иисус, по преданию, шел на Голгофу. (Прим. пер.) . Лавочники-мусульмане продавали четки и «кресты Иисуса». В подвале одного монастыря, а монастырей в Иерусалиме множество, мне показали плиты двора, где Иисус ожидал своей неминуемой участи, в то время как римские солдаты, охранявшие его, играли в кости: в «доказательство» подлинности продемонстрировали расчерченный клетками каменный пол.

Я не забыл ничего: ни мечетей, ни Масличной горы. Мы попали в Вифлеем на рождественскую службу. В церкви стояла плотная — плечо к плечу — толпа, привлеченная сюда скорее любопытством, чем высоким религиозным чувством. При возношении Даров иорданские солдаты взяли на караул. В пестрой компании собравшихся они показались нам наиболее духовно углубленными.

Как должен был чувствовать себя Савл перед стенами Иерусалима? От юноши, стремящегося жить по заповедям, пропитанного историей Израиля, именами и деяниями пророков, царей, героев еврейского народа, стоило ожидать, что он зарыдает, рухнув на колени. Пожалуй, я нарисовал слишком романтическую картину, а Савл из Тарса сентиментальным никогда не был.

О граде Давидовом неустанно твердили исполненные гордости раввины: «Кто не видел Иерусалим, не знает, что такое прекрасный город». Презрительное замечание Цицерона: «Иерусалим всего лишь деревушка» — свидетельствами современников не подтверждается. Ирод Великий построил в городе не только водовод, крайне нужный для Иерусалима, но и крепость Антонию, мощные башни которой вздымались над эспланадой храма. Построил он и царский дворец, вокруг которого в верхнем городе теснились дома богатых людей и гетер, башни Мариам, Гиппика и Фараэля. Весь этот неприступный город, в том числе и окружавшая его стена длиной в четыре с половиной километра, был полностью выстроен из желто-белого камня, добываемого на окрестных холмах.

Через какие городские ворота вошел Савл в Иерусалим? Через Западные, именуемые также Ворота садов? Тогда, вступив в город, он сразу же очутился в запутанной сети улиц, переулков, проулков, столь узких, что местами там не могли разойтись два ослика с поклажей. Ни симметрии, ни перспективы, совершенно разнокалиберные строения: богатые дома покрыты черепицей, бедные — а их большинство — камышом, обмазанным глиной. И повсюду — синагоги. Савлу понадобится, очевидно, немало времени, чтобы с этим богатством разобраться: четыреста восемьдесят синагог, по одной на каждые пятьдесят два жителя! Но все это меркло перед величием иерусалимского храма. Едва в 20 году до н. э. кровавый царь Ирод заложил первый камень храма, он сразу заслужил титул «Великий». Когда Савл пришел в Иерусалим, работы по постройке храма еще не закончились: уже более сорока трех лет под контролем тысячи священников десять тысяч рабочих вершили труд, достойный строительства пирамид египетских фараонов. Сколько чудес обнаружил Савл за стеной — длиной 491 метр и шириной 310 метров, — воздвигнутой на месте храма Соломона! Огромные стены, опиравшиеся прямо на гору, поддерживали этот архитектурный ансамбль. Фрагмент стен сохранился до наших дней — это Стена Плача в Иерусалиме. Каждый, кто входил через какие-нибудь из восьми ворот, останавливался, потрясенный зрелищем гигантских дворов храма, следовавших один за другим: двор язычников — сюда могли входить неиудеи, здесь назначали встречи, гуляли, беседовали, обсуждали дела жители города; двор женщин, двор мужчин, двор священников. За ними — жертвенный алтарь, дальше — святилище и наконец — Святая Святых, куда мог входить только первосвященник.

Дерево, камень, мрамор, драгоценные металлы — все поражало взор. С первых рассветных лучей до захода солнца здесь встречались тысячи людей. Когда наступало время больших религиозных праздников, особенно Пасхи и праздника Кущей, толпы паломников диаспоры прибывали отовсюду, так что сейчас нам даже непонятно, как все эти люди здесь умещались. Иосиф Флавий утверждает, что только за один год в жертву было принесено 250 600 ягнят — это из расчета по одному ягненку на десять человек соответствует двум миллионам иудеев (хотя следует, конечно, принять во внимание, что Иосиф Флавий несколько преувеличивает). В толпе смешивались и сливались разные одежды и краски: более скромные одеяния палестинских иудеев и разноцветные наряды евреев диаспоры — красные и черные туники, белые, желтые, полосатые накидки. Нигде в мире такого, пожалуй, больше не было.

Ждал ли кто-нибудь Савла в этом городе? Трудно представить, согласитесь, чтобы отец, занимавшийся изготовлением палаток, отправил своего отпрыска в путь, не подумав о пристанище для него. В Иерусалиме жила сестра Савла. Мы знаем, что у нее был сын, который, когда придет час, бросится на помощь своему дяде, оказавшемуся в заточении. Вряд ли стоит сомневаться в том, что сестра устроила брата у себя, во всяком случае до тех пор, пока он не поселился у учителя, уже ожидавшего ученика. Не без трепета Савл — превратившийся к тому времени в Павла — будет позднее вспоминать о годах своего ученичества: «я… воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе» (Деян 22:3).

Одним из самых уважаемых раввинов того времени был этот самый Гамалиил, фарисей, которого Павел называет «законоучитель, уважаемый всем народом» (Деян 5:34). Его так чтили, что именовали, по еврейской традиции, rabban, а это сильнее, чем rabbi или rabbin. Его дед Гиллель-старший был известен тем, что основал в Иерусалиме академию. Послания Гамалиила, доходившие и до Киликии, излагали идеи по синкретизации иудейского закона и греческой философии, и такое соединение не столь уж несовместимо, как кажется на первый взгляд. Во времена Маккавеев иудеи говорили о своем родстве со спартанцами. Цари династии Иродов сделали Иерусалим широко открытым для эллинизма. Надписи, позволявшие ориентироваться в храме, писали на трех языках: древнееврейском, греческом и латыни. Во многих синагогах Иерусалима молились на латыни и на греческом.

Следует поразмышлять над образом Савла, сидевшего «при ногах» учителя. Может, по образцу философских школ Гамалиил уводил своих учеников прогуливаться куда-нибудь, например к храму? Это маловероятно. Иудейский законоучитель принимал учеников в свой дом. Так возникала связь, которую невозможно было расторгнуть. Гамалиил в первый же день занятий наверняка сформулировал правило, которое ученики считали законом: «Возьми себе учителя, ибо тогда ты избегнешь сомнения». Ученики должны были называть его отцом. Обучаясь у Гамалиила, Савл начал одинаково свободно излагать свои мысли на греческом, еврейском и арамейском. Он достаточно основательно изучил право, чтобы современники воспринимали его как юриста по образованию. К этому следует добавить и некоторые познания в медицине: путешествуя потом, он часто будет лечить больных. Но главное знание заключалось в исчерпывающем изучении Книги книг — Библии.