Вячеслав Бондаренко - Вяземский

В завещании Петру были отписаны большие поместья — знаменитое своим ювелирным промыслом село Красное-на-Волге Кинешемского уезда Костромской губернии (907 крепостных душ), Матово Be невского уезда Тульской губернии (105 душ), Житнево Бронницкого уезда Московской губернии (8 душ), Остафьево (162 души) с домом и суконной фабрикой и московский дом в Малом Знаменском переулке. Екатерина Вяземская унаследовала большое тверское село Спасское (1204 души), а Екатерина Карамзина — восемь нижегородских деревень с 800 крепостными душами. Опекунами над поместьями назначались князь А.П. Оболенский и Ю.А. Нелединский-Мелецкий.

Похороны в Новодевичьем монастыре. Андрей Иванович нашел последний приют недалеко от величественного пятиглавого Смоленского собора и недавно отстроенной после пожара темно-красной церкви Успения. Все друзья собрались проводить его в последний путь. Во время отпевания Нелединский стоял у гроба и «смотрел с любовью на то, что оставалось пред ним от товарища и друга, с необычайною ласкою руку уже остывшую и онемевшую жал в руке своей как руку еще живую, которая могла бы нежным сочувствием отвечать на вызов дружбы и скорби».

Осиротел особняк, у Колымажного двора. Но Петр Андреевич сумел поддержать его славу одного из гостеприимнейших домов Москвы. Наконец-то долгожданная свобода! И никто не станет досаждать упреками… Теперь у Вяземского собиралась молодежь, до утра шумели дружеские застолья. Обладатель большого состояния и серой четверни, поэтического таланта и редкой любезности, молодой хозяин быстро приобрел репутацию остроумца, светского льва, легкого на подъем человека.

Кстати сказать, Вяземский стал звездой московской светской жизни не только в глазах своих ровесников. Его, теперь уже юношу, рады были видеть и друзья его отца — Нелединский, Ростопчин, — и пржде ему незнакомые, такие же, как он, хлебосолы, жившие открытым домом: Неёлов, Башилов, Федор Иванов… Да и Карамзин не раз оставлял работу над «Историей» ради позднего чая и партии бостона у своего воспитанника… Согласимся, что влюбить в себя светскую Москву всех возрастов, так склонную к сплетням и злословию, — задача нелегкая. Вяземский справился с такой задачей играючи, а это значит, что покойный князь Андрей Иванович явно преувеличивал душевные недостатки своего отпрыска.

«Он мог бы пострадать: как ни зубаст он был, его бы заели; но он был молод, богатый жених и чрезвычайно влюбчив, — вспоминал Филипп Вигель, автор знаменитых «Записок». — И женщины — матери и дочери, охотно видя в нем будущего зятя, любовника или мужа, стояли за него горой… И не одни еще: он скоро сделался идолом молодежи, которую роскошно угащивал и с которою делил ее буйные забавы. Да не подумают, однако же, что этот остряк, весельчак был с кем бы либо дерзок в обращении; он всегда умел уважать пол и лета. Баловень родных, друзей и прекрасного пола, при постоянных успехах и среди многих заблуждений своей счастливой молодости он никогда не зазнавался, всегда оставался доброжелателен, сострадателен и любящ. Он служил доказательством, что остроумие совсем не плод дурного сердца, а скорее живого, веселого нрава».

«Богатым женихом», впрочем, Петр Андреевич был недолго — по неопытности позволил он вовлечь себя в карточную игру и в короткий срок «прокипятил», по его выражению, около полумиллиона. Пришлось, как ни грустно, устраиваться на службу, а там и продавать отцовский дом. По протекции Карамзина 5 ноября 1807 года князь поступил юнкером в Межевую канцелярию, дававшую вполне приличный доход. Приходилось иной раз и завернуть в Кремль, в здание Сената… 27 апреля 1808-го следует чин титулярного советника, 22 марта 1811-го — придворное звание камер-юнкера, выхлопотанное Дмитриевым по просьбе Карамзина. Но что из молодого Вяземского за чиновник?.. Пусть те, кому не жалко юности, корпят за канцелярским столом! А у него есть поэзия, Остафьево, друзья… Только раз ему не удается отвертеться от крупной служебной поездки: в сентябре 1809-го — марте 1810 года он отправляется с инспекцией по Пермской, Казанской, Нижегородской и Владимирской губерниям. Но и этот вояж умеет Вяземский превратить почти в развлечение. Верным паладином в странствии был друг его Алексей Перовский. (Удивительна все же способность Вяземского находить себе друзей! Вот и этот ранний его приятель станет потом писать под псевдонимом Антоний Погорельский, и Пушкин восхитится его «Лафертовской Маковницей». А кто из нас в детстве не зачитывался его «Черной курицей, или Подземными жителями»?..)

К концу 1809 года относится первое сильное сердечное увлечение юного князя — во время довольно долгого пребывания в Перми 17-летний Вяземский влюбился в дочь местного губернатора Модераха Софью Карловну Певцову, «необыкновенной красоты и очень образованную и любезную женщину». Юношу не смутила ни разница в возрасте — Певцова была на двадцать лет старше, — ни то, что мужем красавицы был заслуженный генерал, командир Екатеринбургского пехотного полка… Едучи с Певцовой в санях во время ревизии какого-то медноплавильного завода, юный влюбленный сымпровизировал восторженные стихи в честь дамы сердца, а затем, во время танца на губернаторском балу, призвал ее немедленно расстаться с генералом и бежать вместе в Москву. Но повторения романтической истории князя Андрея Ивановича и Дженни Кин не получилось.

«Comment pouvez-vous croire que j'aille me compromettre pour un enfant? [14] Как вы можете думать, что я скомпрометирую себя из-за ребенка? (фр.). » — холодно отвечала Певцова. Этот ответ так поразил Вяземского, что он разрыдался прямо на балу… Но, несмотря на нанесенную обиду, пермская красавица все же сильно задела его сердце. Уже выехав из Перми, князь так затосковал по Певцовой, что тут же выдумал себе какую-то боль в глазах и испросил дозволения возвратиться в город. Стоило ему вернуться, как на другой день у него началось вовсе не выдуманное воспаление глаз, так что он вынужден был три недели просидеть в темной комнате — и, разумеется, без всяких надежд на свидание со своим кумиром… Еще в мае 1810 года страсть его к Певцовой не утихла — князь написал ей пылкое послание на пяти страницах. Но, поразмыслив, не решился отправить.

Словом, меньше всего во время этой ревизии в Вяземском можно было заподозрить прилежного чиновника. Но как-то так вышло, что его начальник Обресков нашел подчиненного крайне усердным в службе и представил его ни много ни мало к ордену Святой Анны!.. Креста Вяземскому, правда, не дали, но императорское благоволение он получил — 29 июня 1810-го, как подарок на свои именины.