Вячеслав Бондаренко - Вяземский

В «науке страсти нежной», в интимной лирике Вяземского характер его отпечатывается вполне. Это не пушкинское упоение любимой и не тютчевская всеразрушающая страсть. Вотчина Вяземского — флирт, изысканная любовная игра, будоражащая воображение (соответствующий жанр — альбомный мадригал). Об этом он сам замечательно сказал в экспромте, написанном 7 мая 1828 года на веере петербургской красавицы Анны Олениной:

Если дело доходит до серьезного романа, то князь Петр Андреевич, хотя и держится вполне победительно, «с уверенностью красавца-мужчины», как писала Долли Фикельмон, в глубине души всегда готов к роли жертвы, к будущему разрыву. А поздние его интимные стихотворения — тихое любование «светлой звездой», недостижимой, манящей… Любовная лирика Вяземского — словно одно большое стихотворное сожаление о том, что могло бы быть и чего никогда не будет… Таких ущербных, скомканных и в конечном счете неполноценных любовей в жизни Вяземского будет немало. Счастья не принесет ни одна.

В огромной переписке Вяземского с женой не встретишь, за редкими исключениями, особых интимностей. Скорее наткнешься на своеобразные нежности-небрежности: «старуха», «голубушка», «моя милуша», «моя душка», «целую, ласкаю, треплю за подбородок»… Не раз, адресуясь жене, Вяземский впадал в свойственный ему не очень приятный менторский тон — это особенно касается вопросов воспитания детей и ведения хозяйства. «Я муж, а ты жена, следовательно, мне все можно, а тебе почти ничего, после этой причины другие не нужны», — вроде бы шутка, хотя такая шутка, что называется, звучит уж слишком всерьез… Но стоит взглянуть на даты его писем, как становится ясно: Вера Федоровна была для него необходимой и любимой собеседницей не только в жизни, но и на бумаге. Стоит княгине куда-нибудь отлучиться хотя бы на неделю, как письма Вяземского начинают частить одно за другим, почти каждый день, даже не дожидаясь ответов на предыдущие… Это переписка двух близких приятелей, которые друг с другом откровенны во всем и легко болтают о пустяках и о важном. Семейная жизнь была совсем не безоблачной — забегая вперед, скажем, что из девяти детей родителей пережил только один сын Вяземских. О многочисленных увлечениях князя уже говорилось выше. Но все-таки это было счастье. Вигель уверяет, что Вера Федоровна «мужа своего любила более всего, любила нежно, но не страстно»; граф С.Д.Шереметев, знавший пару уже в старости, свидетельствует: «Уход за мужем-поэтом, доставление ему всяких удобств житейской обстановки, переписывание ему его рукописей были непрестанным занятием княгини». Петр Андреевич и Вера Федоровна прожили вместе 67 лет, составив одну из самых эффектных светско-литературных пар XIX столетия.

Вяземский посвятил жене одно из самых изящных (и очень «батюшковских» по стилю — сам Батюшков подробно разобрал эти стихи в письме) своих посланий «К подруге»:

И еще одно посвящение, на этот раз полусерьезное, каламбурное, как любил Вяземский:

…И вот, ни с того ни с сего — Вяземский женат. (А Тургенев, Жуковский, Батюшков, все старше его — холостяки.) К своему удивлению, он с радостью принял такую крупную перемену в жизни. К тому же Вера Федоровна обожала разделять с мужем его успехи в свете. Это был веселый, красивый и легкий союз двух молодых людей, любящих удовольствия.

Такими они и выглядят на портретах тех лет: прелестная юная княгиня с задорным взглядом и румяный, чуть улыбающийся молодой князь в полосатом халате, с беспечно развевающейся прядью над правым виском…

Жуковский обратился к молодожену с посланием:

А Батюшков желал,

«Бог избавь» — ибо красавцем Вяземского признать никак нельзя. «Курносым слепцом» величал он сам себя. Хотя на успех у дам близорукость и «курносие» никак не влияли…

Итак, Вяземский с удовольствием входил в роль мужа, но и «старый нрав сберег друзьям» — писал им многочисленные письма, и в прозе, и в стихах. Почти никого из «дружеской артели», проводившей веселые ночи близ Колымажного двора, в Москве не было. Жуковский все еще сидел в своем тульском селе, жил уединенно и много работал. В стихотворной форме (в цитированном выше послании «Мой милой друг…») он полушутливо-полусерьезно жаловался на плохое настроение и сообщал, что зимой — весной в Москве, увы, не появится. Батюшков, опутанный делами и долгами, тоже жил в деревне. Александр Тургенев, мелькнув в Москве на два месяца, укатил в Петербург. В Питере же были и другие друзья-приятели — Блудов, Дашков, Северин. Но Жуковского и Батюшкова князю особенно не хватало… Вяземский до последнего надеялся, что Батюшков приедет к нему на свадьбу: «Приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай — ей-Богу, не умею ничего сказать лучше». Но безденежный Батюшков застрял в своем Хантонове накрепко… В ноябре 1811 года у него из переписки с Вяземским выросло понемногу поэтическое послание «Мои Пенаты» — воспоминание о беспечных днях, проведенных вместе с друзьями. Радостные, изящные, словно акварелью написанные стихотворные портреты Жуковского и Вяземского в виде беспечных эпикурейцев не могли не пленять… Вяземский немного покритиковал «Пенаты» по мелочам, но в целом восхитился: «Браво! браво! стихи твои прекрасны!»… Друзья тут же отблагодарили Батюшкова в его же духе — и Жуковский, и Вяземский и тем же трехстопным ямбом написали свои обращения «К Батюшкову». Послание Жуковского Вяземский нашел «немного длинноватым» (это мягко сказано — в нем 664 строки) и к тому же посчитал, что легким эпикурейским «Пенатам» Жуковский противопоставил строгую свою мораль труженика-затворника: «Сличая оба послания, скажешь тотчас: любезные поэты верно часто видаться не будут!» Сохранился прозаический план огромного послания Жуковского: «К тебе в приют спешу — готовь вино, укрась цветами своих пенатов, с нами Вяземский и его милая подруга: он рано отошел от бурь и счастлив»…