Елена Морозова - Мария Антуанетта

Помощь Америке потребовала новых расходов (именно поэтому Тюрго был против союза с инсургентами), которые обычно компенсировали за счет новых налогообложений. Неккер же пошел по пути режима экономии: сократил четыреста шесть должностей в королевском доме, сократил министерский бюджет, реорганизовал откупа, упорядочил сбор налогов и между 1777 и 1781 годами выпустил семь займов, получив для казны 560 миллионов ливров. Королева подчинялась необходимости, однако не могла понять, почему, если у нее не будет мундшенка, а у короля на кухне останется один повар, Франция будет счастлива; в своем кружке она называла Неккера не иначе как «жалкий приказчик».

Договор с американцами подписали, и сколько бы ни жалел потом Людовик, обратного пути не было. А он наверняка жалел. Ведь даже английская конституционная монархия не вызывала у него симпатий; абсолютная власть короля происходила от Бога, и покушение на нее он искренне почитал святотатством. Возможно, подписывая договор, он слабо утешал себя тем, что протестанты — это еретики, для которых нет ничего святого. Вспомним: невзирая на просьбу Тюрго, поддержанную многими при дворе. Людовик отказался убрать из коронационной клятвы слова о преследовании еретиков. Поддержав американскую революцию и сделав тем самым важный шаг навстречу прогрессивной общественности своей страны, Людовик не собирался и далее идти на поводу у этой общественности. И когда в 1778 году в Париж прибыл 83-летний Вольтер, Людовик XVI — единственный из всех европейских монархов — категорически отказался принимать его. Ни Тюрго, ни Неккер, ни Франклин не могли сравниться по популярности с фернейским отшельником, певцом гражданских свобод и вольнолюбивых идей, будораживших сознание современников. Встречали Вольтера с невиданным доселе энтузиазмом; каждый день его пребывания в Париже становился днем его триумфа. Мария Антуанетта не могла оставить без внимания знаменитого человека, но даже ее уговоры не помогли: Людовик не только сам отказался встречаться с великим философом, но и запретил жене. Столь прекрасной возможностью противопоставить себя королю воспользовались принцы: они открыто принимали у себя Вольтера.

Желание королевы приобщиться к чествованию великого старца являлось сродни желанию следовать моде: весь Париж только и говорил, что о Вольтере. Но этот взбудораженный, наполненный свободолюбивыми речами Париж переставал быть для Марии Антуанетты источником радости, ибо парижане больше не встречали ее бурными овациями. К тому же теперь у нее имелось собственное королевство — Трианон, где она как полновластная хозяйка задавала тон.

30 августа королева написала матери: «Это самое большое счастье в моей жизни. Вот уже восемь дней как мы по-настоящему близки с королем; это повторилось не один раз, а вчера еще явственней, чем в первый раз. Я думала сразу послать вам курьера с этой новостью, но хотела еще раз убедиться, что все свершилось. Не думаю, что уже беременна, но это произойдет очень скоро». А через несколько дней Мерси подтвердил слова королевы: «Долгожданное событие произошло 18 августа. Король пришел к ней в десять часов утра, когда она выходила из ванны. Оба августейших супруга оставались наедине почти час с четвертью; король настоятельно потребовал, чтобы все, что произошло между ними, осталось в секрете, и королева присоединилась к его просьбе. Исключение сделали только для доктора Лассона, коему король поведал все в подробностях, и тот без колебаний подтвердил, что брак свершился». Свершился спустя семь лет после свадьбы. Придворные с удивлением отметили, что королева на редкость нежна с королем и даже на публике стала проявлять о нем заботу. 4 сентября королева устроила в Трианоне грандиозный праздник по случаю завершения постройки Храма любви. На лужайке раскинулась ярмарка, где переодетые рыночными торговками дамы продавали всевозможные ценные вещицы. Королева в костюме торговки лимонадом обносила всех напитками. Музыканты из числа королевских гвардейцев, наряженные китайцами, играли веселые мелодии. С наступлением темноты зажглись 2600 цветных фонариков, превратив праздник в световую феерию.

«В то время королева пребывала во всем блеске своей красоты… у нее было нечто большее, нежели совершенная красота, она обладала необходимым для трона величием, приставшим королеве Франции, причем даже в те минуты, когда хотела, чтобы в ней видели всего лишь хорошенькую женщину… У нее было два типа походки: одна уверенная, немного торопливая, но всегда благородная, другая же более мягкая, раскачивающаяся, я бы даже сказал ласкающая, однако нисколько не подразумевавшая непочтительности. Никто не умел столь грациозно наклонить голову, приветствуя одним кивком сразу десять лиц, и бросить взгляд так, что каждый из десяти считал, что он адресован именно ему… Одним словом, я не ошибусь, если скажу, что как нам всегда хочется предложить женщине стул, так здесь всегда хотелось усадить ее на трон», — писал граф де Тийи.

Могла ли Венера в одночасье превратиться в постоянную спутницу Вулкана и, повесив на стену увещевания брата, уйти с придворной сцены, затвориться на женской половине и ожидать, когда супруг приедет с охоты? Нет, конечно. Благие намерения, вспыхнувшие под впечатлением визита Иосифа, быстро потухли, тем более что ни король, ни королева, похоже, не испытывали особой потребности в интимной близости. Королева вновь ринулась в игру и, как писал Мерси, даже сожгла рескрипт брата — возможно, чтобы не испытывать укоров совести. Она вновь поздно ложилась и поздно вставала, играла с кем попало, не обращая внимания, что рядом с ней плутуют и жульничают все кому не лень. А на упреки матушки отвечала: «Королю не нравится спать вдвоем. Я делаю всё, чтобы этого не случилось. Иногда он приходит ко мне и мы проводим вместе ночь. Я не считаю нужным уговаривать его приходить почаще, ибо он каждое утро приходит ко мне в мой личный кабинет. Его дружеское ко мне отношение и нежность возрастают день ото дня». Благодаря потайному коридору в Версале никто точно не знал, когда и как часто Людовик приходил по ночам к супруге. Иное дело в Фонтенбло: в тамошнем дворце, куда осенью прибыл двор, тайных ходов не было. Посол Сардинии граф Скарнафис писал: «За все время пребывания в Фонтенбло король спал с королевой не более трех раз. А однажды вечером, когда он отправился к ней в апартаменты, чтобы провести с ней ночь, он нашел дверь запертой. Он не стал настаивать, чтобы ему открыли, повернулся и направился к себе; никто не заметил, чтобы эта неудача доставила ему хотя бы малейшее огорчение».

Увещевания, обещания… По прибытии в Фонтенбло Мария Антуанетта возобновила игру и 25 октября проиграла всё до последнего экю. Не желая объясняться с матерью, она отправляла Марии Терезии все менее откровенные письма. Мерси усматривал в этом дурное влияние Жюли де Полиньяк, к которой королева прилепилась сердцем, словно устрица к днищу судна; перестав показывать письма от императрицы Мерси, она показывала их Полиньяк и, как подозревал посол, ответы писала так, как советовала ей подруга. «Я читаю, работаю, ко мне приходят два учителя музыки: один учит меня пению, другой — игре на арфе; я стала снова брать уроки рисования; занятия эти меня развлекают. Самым большим развлечением стала поездка в Фонтенбло; но смею заверить дорогую матушку, эта поездка ничего не изменила. Вот уже два месяца, как я играю только у себя, два раза в неделю, так, как предписано правилами. Если бы матушка могла все увидеть собственными глазами, ей не пришлось бы слушать тех, кто говорит иначе. Больше я никуда не хожу играть, а если выхожу, то играю в бильярд, который азартной игрой не считается», — рассказывала королева Марии Терезии, ни словом не обмолвившись ни о ночных бдениях за игорным столом, ни о своих проигрышах.