Елена Морозова - Мария Антуанетта

Королева вновь была беременна, и подавленное настроение не могло не сказаться на состоянии ее здоровья. Забеременев где-то около даты своего рождения, она не сразу поверила, что ждет еще одного ребенка: толком не оправившись после последних родов, она поначалу думала, что просто занемогла. Столь желаемые в начале супружества беременности, похоже, начинали ее тяготить, тем более что рождение каждого ребенка вызывало очередную волну пересудов. В угнетенном состоянии пребывал также и Людовик, начинавший понимать, какую непоправимую ошибку он совершил: ссылка кардинала, вызвавшая возмущение клана Роганов, не могла ни удовлетворить Марию Антуанетту, ни восстановить ее репутацию в глазах французов. Тяжело переживая поражение и, возможно, чувствуя себя виноватым, что не сумел подчинить себе парламент, Людовик избегал общения с королевой. Не исключено, что именно поэтому он уехал — отправился с недельной (с 21 по 29 июня) инспекционной поездкой в Нормандию, в порт Шербур. Всегда любивший море, корабли и морские карты, он десять лет назад, ввиду предстоящей войны с Англией, приказал построить в Шербуре новую военно-морскую базу. Прибыв в порт, он посетил несколько военных кораблей, понаблюдал за разыгранным специально для него морским сражением, вышел в открытое море и дошел почти до берегов Англии. Наконец-то он чувствовал себя в своей стихии! Он со знанием дела расспрашивал и инженеров, и матросов, с нескрываемым удовольствием обсуждал технические подробности кораблестроения и фортификации. Бодрый, обветренный и загорелый, он возвратился в Версаль, где королева буквально не узнала его, настолько свободно и раскованно он себя вел. В те дни Мерси писал Иосифу: «Мне приятно видеть царящее между королевой и королем согласие. Узнав, что король отправился в путешествие, я обрадовался, а теперь рад его возвращению. Мне бы очень хотелось, чтобы в следующий раз вместе с ним поехала королева — дабы хотя бы ненадолго отдалиться от этих Полиньяков».

В то время, когда королева пребывала в напряженном ожидании судебного вердикта, в Версале гостил ее брат, эрцгерцог Фердинанд с супругой, прибывшие 11 мая инкогнито под именем «графа и графини Неллембург». Фердинанд был старше сестры на год, они не виделись с самого ее отъезда и переписку не поддерживали. Супруга Фердинанда Мария Беатриса д'Эсте, разносторонне образованная женщина, читавшая на греческом и латыни, не принадлежала, строго говоря, к особам королевской крови, и, когда речь заходила о приемах, возникали «этикетные сложности»; общего языка с Марией Антуанеттой она не нашла. Запланированное на 7 июня празднество из-за оправдания Рогана отменили, а 17 июня супруги отбыли домой. Многие называли этот визит «странным», ибо, несмотря на обоюдную любезность и старание королевы развлечь родственников, ни гостям, ни хозяевам не было дела друг до друга; однако прощание прошло трогательно.

9 июля королева произвела на свет очаровательную девочку, нареченную Софи Элен Беатрис. «Мне бы хотелось, чтобы у королевы был третий сын, но раз она чувствует себя хорошо, я готов удовольствоваться девочкой», — писал Иосиф II. По свидетельству придворных, «новорожденная принцесса оказалась необычайно крупным и подвижным ребенком». По случаю рождения дочери король преподнес супруге подарок — 50 тысяч ливров.

Едва Мария Антуанетта оправилась после родов, как 26 июля в Версаль инкогнито, под именем графа и графини Белей, прибыли правители Австрийских Нидерландов: эрцгерцогиня Мария Кристина с супругом — принцем Альбертом Саксонским. Мария Антуанетта с детства не жаловала сестру, ибо та, будучи любимицей матери, позволяла себе высмеивать сестер и братьев, особенно младших. Помня, как в детстве сестра ябедничала о ее проделках, королева была уверена, что именно Мария Кристина снабжала — прежде императрицу, а теперь Иосифа II — памфлетами, печатавшимися в основном в Голландии. Поэтому когда сестра приехала в Париж, Мария Антуанетта попросила графа Мерси так составить программу ее пребывания, чтобы они встречались как можно реже: «Сделайте так (если, конечно, возможно), чтобы всем стало известно, что в эти дни я занята и мне желательно быть одной, дабы она не вознамерилась прибыть сюда, что мне удовольствия не доставит». Мария Антуанетта не устроила в честь Марии Кристины ни одного пышного приема — ни в Версале, ни в Трианоне. Людовик же, обнаружив, что шурин такой же заядлый охотник, как и он, с удовольствием приглашал родственника на охоту. И хотя, по словам Мерси, визит этот не укрепил ни дружбы, ни взаимопонимания между сестрами, принц Альберт в своих «Воспоминаниях» утверждал, что супруга его была очарована сестрой, кою по причине большой разницы в возрасте (Мария Кристина была старше Марии Антуанетты на семь лет) прежде совсем не знала, и возмущался клеветниками, оболгавшими королеву во время процесса по делу об ожерелье. Осыпанные подарками, 28 августа 1786 года супруги отбыли к себе, а 29 августа в письме, отправленном вдогонку сестре, Мария Антуанетта пообещала назвать в ее честь новый сорт хризантем, выращенный у нее в оранжерее.

Поездка короля в Нормандию и его рассказы о восторженных встречах в провинции пробуждали в королеве несбыточные надежды. Но, как с грустью отмечал Людовик, чем ближе он подъезжал к Версалю, тем меньше здравиц звучало в его честь. Оскорбительное решение суда, о котором Мария Антуанетта позабыла в связи с рождением дочери, снова, словно глубоко засевшая заноза, бередило ей душу, и она перебралась в Трианон, где провела весь сентябрь; по словам Мерси, она вела себя на удивление спокойно, лишь однажды спросив его, нельзя ли и ей совершить такую же поездку, какую совершил король. Вопрос остался без ответа: в стране, давно живущей в долг, нарастал кризис, а король, израсходовав приобретенный им на море запас энергии, снова помрачнел, засыпал на заседаниях Совета и, говорят, даже пил.

Барер, адвокат из Гаскони и будущий деятель революции, приезжавший в 1788 году в Париж, дал нелицеприятную, но, как утверждает Альмера, наиболее точную для того времени характеристику королю: «Росту король был пяти футов пяти дюймов, плотное телосложение не отличалось изяществом, однако несмотря на бледный цвет лица выглядел он здоровяком; голубые водянистые глаза смотрели невыразительно, смех его звучал грубо и не всегда уместно. Ближние предметы он видел плохо, зато хорошо различал те, что вдали, в обиходе был неловок и всем своим видом напоминал здоровенного неотесанного мужлана. Гувернер его, герцог де ла Вогийон, пренебрегал его воспитанием, и король это понимает. В глубине души он является приверженцем порядка и справедливости; однако крайняя слабохарактерность мешает ему принимать собственные решения, и он слепо следует за своими министрами. <���…> Он очень любил поесть и выпить; пил он столько, что всегда выходил из-за стола немного навеселе, и разговор его становился навязчивым, особенно для того, кого он избирал своим слушателем. Он не любил азартных игр, но с удовольствием играл в триктрак и бильярд. Из-за своей неловкости в бильярд он играл плохо и во время игры часто грубо ругался; он был чревоугодником и не обладал чувством юмора. Однако суждения у него были здравые, и он желал всем добра; он бы и творил добро, если бы у него была поддержка либо в лице жены, либо в лице радеющего о государстве министра». Но министров, радеющих о государстве, двор встречал в штыки, и нерешительный король не мог ему противостоять. Исследователи подсчитали, что за 18 с половиной лет правления Людовика XVI сменилось 67 министров, среди которых некоторые занимали министерские посты дважды, а Неккер — даже трижды. Из чего следует, что каждые три месяца в правительстве менялся один министр. Возможно, это происходило потому, что, по словам современников, король не выдвигал на министерские посты достойных людей, опасаясь, что они своим умом и энергией возьмут над ним верх. Умный и энергичный Тюрго, желая вытащить государство из финансовой ямы, хотел заставить все сословия платить налоги. Придворная клика во главе с Морепа и при поддержке Марии Антуанетты потребовала отставки ретивого министра, и король пошел у нее на поводу. Ставший во главе финансового ведомства швейцарец Неккер попытался вернуться к реформам Тюрго и тоже был уволен. С 1783 года обязанности генерального контролера финансов исполнял ставленник клана Полиньяков Шарль Александр Калонн. Так как главой клана, по сути, являлась Диана де Полиньяк, к которой Людовик не питал симпатий, Диане пришлось уговаривать Артуа, дабы тот убедил короля дать Калонну искомую должность. Зная, что король не утвердит новых налогов, ибо знать откажется их платить, а народ платить не сможет, Калонн стал проводить займы, позволившие совершить такие крупные траты, как покупка Рамбуйе и Сен-Клу; впрочем, последнее приобретение Калонн оформил так, что передать его королева могла только своим детям. Он безропотно увеличивал пенсии и выплаты придворным, за что при дворе его прозвали «Кудесником». «Откуда мне было знать, что финансы пребывали в расстроенном состоянии, когда всякий раз, когда я просила 50 000 ливров, мне доставляли 100 000», — впоследствии скажет Мария Антуанетта. Двор подобный подход вполне устраивал. Однако из-за неурожая в 1785 году полновесных поступлений налогов в казну не случилось, и государственный долг возрос до 300 миллионов ливров. Тем не менее Артуа и Прованс получили по 15 миллионов ливров каждый! «Те, кто не жил накануне революции, не знают, что значит сладость жизни», — напишет впоследствии Талейран, бывший в ту пору скромным священником и другом Калонна.