Елена Морозова - Мария Антуанетта

Пока верх одерживали конституционалисты, полагавшие, что наличие при конституции короля пойдет им на пользу: искупая свой опрометчивый поступок, король постарается вернуть во Францию своих родственников и убедить союзные Франции державы признать конституцию. «Сегодня обстоятельства оставляют место для надежды. Люди, обладающие большим влиянием, собрались и открыто высказались за сохранение монархии и короля, за восстановление порядка. <���…> Власть Собрания распространяется на всю страну, и оно намеревается использовать ее для восстановления законов и завершения революции… Естественное завершение… избавит нас от дальнейших несчастий», — писала в июле Мария Антуанетта Мерси. Чтобы подтолкнуть к действиям императора, Ферзен отправился в Вену. В письме Леопольду II Мерси подтверждал положение Ферзена как доверенного лица французских монархов. Мария Антуанетта полагала необходимым собрать конгресс европейских государей, чтобы обсудить, каким способом можно восстановить порядок и королевскую власть во Франции. «Эти переговоры должны быть подкреплены солидными военными приготовлениями, однако войскам следует лишь издали пригрозить французской демократии, дабы не спровоцировать преступления и смертоубийства», — писала королева Мерси. Ферзену она также напоминала, что и она, и король надеются на переговоры и устрашение: «Король считает, что оказать помощь ему и его королевству означает начать переговоры; демонстрация силы должна быть явлена во вторую очередь и только в том случае, если переговоры не будут иметь успеха». Полномочия на ведение переговоров от имени Людовика XVI получил и граф Прованский, успешно добравшийся до Брюсселя. В письме к нему Людовик лично подчеркивал, что на первом месте должны стоять переговоры, а уже потом применение силы.

Собрание повело наступление на эмигрантов. 1 августа 1791 года оно издало декрет, предупреждавший, что всех эмигрантов, не возвратившихся в месячный срок на родину, обложат налогом втрое большим, чем остальных граждан. Королева, памятуя о том, с какой деликатностью — особенно по сравнению с Петионом — вел себя Барнав, решила, что в лице его нашла нового Мирабо. Как пишет Кампан, королева говорила: «…если когда-нибудь власть снова окажется в наших руках, прощение Барнаву уже записано в наших сердцах». Барнав имел немалый вес в Собрании: он принадлежал к так называемому либеральному «триумвирату», включавшему еще Ламета и Дюпора. «Пораженная благородством характера и искренностью, проявленной в те два дня, которые мы про вели вместе, я хотела бы спросить у него, что нам делать в создавшейся ситуации. <���…> Он может рассчитывать на мою скромность и сохранение тайны. <���…> Невозможно пребывать в бездействии; совершенно ясно, что надо что-то делать, но что? Я не знаю, а потому хочу спросить у него», — писала королева шевалье де Жаржею, другу Барнава и мужу одной из своих придворных дам. Мерси не одобрял кандидатуры Барнава на роль спасителя монархии. «Хотя королева, похоже, поверила в искренность намерений Ламета и Барнава, они всегда были негодяями, и вдобавок очень опасными, ибо первый наделен многими талантами, а второй обладает виртуозным красноречием, кое он обычно употреблял под руководством своего друга Дюпора, самого закоренелого противника королевской власти в Собрании», — писал он Кауницу Впоследствии многие указывали Мерси на ошибку, ибо после Ва-ренна «триумвират» стал активно поддерживать трон, не требуя — в отличие от Мирабо — вознаграждения.

Королева вступила в переписку с Барнавом и Ламетом. «Эти двое — единственные, с кем можно вести переговоры», — утверждала она. И одновременно тормошила брата с вводом войск: «Только от императора зависит положить конец смуте, именуемой французской революцией. Примирение невозможно. Сила с оружием в руках все разрушила, значит, только сила с оружием в руках сможет все восстановить». Но, пожалуй, лучше всего ее безрадостное настроение отразилось в письме Мерси: «Мы не можем доверять никому, ни внутри страны, ни за ее пределами. Злые делают свое дело, сиречь творят зло; у честных людей так мало мужества, выдержки и единодушия, что зачастую они более опасны, чем злые».

В августе на берегу Эльбы в Пильницком замке состоялась встреча Леопольда II и прусского короля Фридриха Вильгельма II; результатом ее стала так называемая Пильницкая декларация, в которой оба государя, «вняв желаниям и представлениям старшего из братьев французского короля и графа д'Артуа», договаривались совместно принять меры, дабы помочь королю Франции «свободно установить основы монархического правления», а также призывали европейских государей поддержать их намерения. Но действовать никто не спешил. Как полагал Мерси, ситуация была настолько сложна, что император предпочел подождать, чем она разрешится. Граф д'Артуа, который, по словам Ферзена, «не желает идти на переговоры, а мечтает только о силовом вмешательстве, невзирая на опасности такового», остался недоволен, равно как и бывший министр финансов Калонн, представлявший Артуа при иностранных дворах.

Декларация вызвала огромное возмущение во Франции; большинство было уверено, что Людовик вступил в сговор с заграницей. «Здесь говорят, что согласно договору, подписанному в Пильнице, обе державы (Австрия и Пруссия. — Е. М.) обязались не допустить принятия французской конституции. Разумеется, есть пункты, по которым державы имеют право выдвигать свои возражения, но что касается внутреннего законодательства, то каждая страна вправе устанавливать такие законы, какие ей подходят», — оправдывая Людовика, писала королева Мерси. Королю пришлось обратиться к братьям с призывом вернуться на родину; те ответили отказом, причем в довольно резкой форме, не задумываясь, насколько это может повредить королю. Впрочем, они давно уже просчитывали, как им освободить Францию не только от власти революционеров, но и от короля Людовика. «Примечательно, что народ не вмешивается в дискуссии о конституции, продолжая заниматься своими делами; тем не менее он хочет конституции и не хочет аристократов. <���…> Месье вот-вот будет признан регентом, а граф д'Артуа его генеральным наместником. Такое назначение столь безумно и абсурдно, что мысль о нем могла зародиться только во французской голове. <���…> Работа над конституцией завершена… скоро ее принесут королю. <���…> Что же касается ее принятия, то любой мыслящий человек не может не понимать, что мы здесь не свободны. Сейчас главное для нас — чтобы окружающие нас чудовища ни в чем нас не заподозрили. Сообщите мне, где дислоцированы войска и каковы намерения императора. Нас могут спасти только иностранные державы. Армия развалилась; денег нет; теперь ничто не сможет удержать вооруженную чернь. Когда руководители революции начинают призывать к порядку, их перестают слушать. <���…> Как видите, в этом письме я излила вам всю душу. Вы знаете, с кем мне приходится иметь дело. В ту минуту, когда все уверены, что наконец убедили его, одно слово, один довод, и он меняет свое мнение», — видя в бывшем посланнике надежную опору, писала королева Мерси. Ибо король по-прежнему страдал нерешительностью.