Елена Первушина - Петербургские женщины XIX века

Постепенно женщины, которые, подобно Анне Николаевне, хотели большего, стали не исключением, а правилом. Они искали для себя новое место в мужском мире.

После смерти Екатерины II патронат над Смольным институтом приняла новая императрица — супруга императора Павла Мария Федоровна. В это время там обучались 503 воспитанницы. О том, каких взглядов на женское образование она придерживалась, лучше всего свидетельствует запись в ее тетради, сделанная еще в родительском доме и озаглавленная «Philosophie des femmes» («Философия женщины»).

«Нехорошо, по многим причинам, чтобы женщина приобретала слишком обширные познания. Воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой, блюсти в расходах бережливость — вот в чем должно состоять ее учение и философия».

Новая патронесса резко изменила программу преподавания в женских институтах: с 1797 года прекращается преподавание женщинам литературы и естественных наук. Во времена Марии Федоровны получила хождение книга «Отеческие советы моей дочери», в которой, в частности, утверждалось: «Бог и человеческое общество хотели, чтобы женщина зависела от мужчины, чтобы она ограничила круг своей деятельности домом, чтобы она признавала свою слабость и преимущество мужа во всяком случае и снискала бы его любовь и приязнь скромностью и покорностью…»

Женщина должна быть «совершенная швея, ткачиха, чулочница, кухарка; должна разделять свое существование между детской и погребом, амбаром, двором и садом». Так были сведены на нет достижения женского образования, копившиеся на протяжении XVIII века.

Мария Федоровна также выступала за строгое сословное разделение учениц.

«Признаюсь, — писала она, — что вижу большие неудобства в смешении благородных девиц с мещанскими, ибо несомненно, что обязанности и назначение последних во многих отношениях различествуют от обязанностей и назначения благородных девиц… Приобретение талантов и приятных для общества искусств, которое существенно в воспитании благородной девицы, становится не только вредным, но и пагубным для мещанки, ибо это ставит ее вне своего круга и заставляет искать опасного для ее добродетели общества… Стало быть, непременно надо их (т. е. благородных и мещанок) разделить».

Однако ухудшение образования было не единственной проблемой женских институтов. В XIX веке их становится больше: открываются Институты ордена святой Екатерины в Петербурге и в Москве, затем Патриотический институт в Петербурге, Павловский и Александровский институты и т. д.

Занятия в Смольном институте. 1904 г.

Постепенно институты теряют свою элитарность, и, следовательно, ослабевает и августейший контроль, растут злоупотребления среди администрации, и оторванные от семей маленькие девочки оказываются заложницами и источником дохода недобросовестных и нечистых на руку наставников.

Материальное положение воспитанниц ухудшается, они страдают от холода и голода. Так, Анна Владимировна Стерлигова вспоминает, какое впечатление произвел на нее первый ужин в институте: «Большая часть девочек стали по парам и с классной дамой во главе вышли из класса. Я обратилась с вопросом: „Куда идут они?“ — „Чай пить“, — отвечала сидевшая рядом со мною девочка и объяснила, что классным дамам родители воспитанниц платили по 30 рублей в год за стакан чая и несколько сухарей, которые давались в комнате классной дамы ежедневно вечером. Классную даму заменила пепиньерка (так называли воспитанниц педагогического класса (от фр. pepiniere — питомник), которые в будущем должны были стать гувернантками или классными дамами. — Е. П. ), и сию же минуту дежурная горничная внесла в класс корзину с черным хлебом и бутыль с квасом. При виде этого горести моей не было пределов; раздача черного хлеба, нарезанного ломтями, показалась мне сильнейшим наказанием, и я, не притрагиваясь к нему, залилась горькими слезами. Ведь у нас дома наказывали так провинившихся горничных! Какой же проступок сделали мы, оставшиеся в классе?»

О постоянном голоде вспоминает и Анна Николаевна Энгельгардт: «Я росла вечно голодная в самом буквальном физическом смысле этого слова. Я часто плакала от голода, только от голода, нестерпимого, больно рвущего все внутренности голода. Ощущения голодного человека мне вполне понятны. Я по целым годам никогда не была сыта, и от недостатка питания у меня, при моем железном организме, было самое хилое, самое чахлое детство. Я не росла все время, пока находилась в институте, и вечно бывала больна, мне казалось, что быть вполне сытой достаточно для счастья человека».

Чтобы спастись от голода, институтки ели бумагу, мел, уголь и даже отламывали и жевали кусочки от грифельных досок.

Не меньше, чем голод, институток мучил холод. Температура в помещениях Смольного не поднималась выше 16 градусов. Неудивительно, что туберкулез был частым гостем в спальнях пансионерок.

Именно голодом, а также необходимостью постоянно носить корсет и объясняется то, что институтки часто падали в обморок. Другую их черту — экзальтированность, склонность к слезам и истерикам — объяснить еще проще, стоит только вспомнить, что это были маленькие девочки, оторванные от семей, живущие в условиях полной изоляции, строгой дисциплины и всеобщей подозрительности. Елизавета Водовозова рассказывает в своих мемуарах, как ее едва не исключили из института за то, что она на свидании с родными поцеловала в щеку брата.

Ответственность за жизнь и здоровье институток несли классные дамы, как правило, не получившие никакого педагогического образования. Единственным условием для поступления на эту работу было не состоять в браке. Поэтому среди классных дам было много старых дев, завидовавших молодежи и с особым рвением исполнявших свои «полицейские обязанности». Попадались среди них и настоящие садистки.

У девочек было только два способа бороться с постоянным унижением: одни из них становились «мовешками» (от французского mauvaise — дурная), или «отчаянными», и объявляли войну классным дамам и институтскому начальству Разумеется, победа в этой войне всегда оставалась на стороне взрослых, но девочки по крайней мере были искренни в своей ненависти. Другие пытались подладиться, играть по правилам, чтобы заслужить звание «парфеток» (от фр. parfaite — совершенная), и постепенно превращались в ограниченных ханжей. Все человеческие чувства им заменяло «обожание» старших воспитанниц, учителей или членов императорской фамилии.

В конце XIX — начале XX века Смольный институт окончательно изжил себя. Современники отмечали, что «девочки, выходя оттуда, точно спускались с луны, им приходилось… всю жизнь представлять из себя лишних, ненужных членов того общества, в которое они вступали».