Алауди Мусаев - Шейх Мансур

Если бы врагу не помогали некоторые из вас — продажные, алчные, трусливые, соблазненные земными благами, — мы смогли бы намного раньше избавиться от врага. Этих людей нужно остерегаться. Враг привлекает их подкупом, ложью, хитростью, и они такие же враги нам, как и захватчики. Пока наш народ не объединится, ему не одолеть чужеземцев. Бойтесь и тех, кто под знаменем борьбы за свободу сводит счеты со своими кровниками, захватывает чужое добро, обижает стариков, женщин и детей. Помните — святое дело не делается нечистыми руками!

Мои дорогие братья! Не успокаивайтесь и не гонитесь за земными благами! Помогайте друг другу, давайте милостыню нуждающимся, молитесь Богу и храните чистоту веры! Любите нашу землю, берегите ее от врагов. Прощайте обиды друг другу и, прошу вас, простите меня, если я чем-то кого-то из вас обидел. Живите долго и счастливо! Для меня же самым большим счастьем было бы еще раз взглянуть на край отцов, на дорогие сердцу горы, реки, башни, и быть похороненным в земле предков, среди родных и близких людей. Дай Бог, чтобы мы с вами встретились в раю, который приготовил Господь для верных Ему. Прощайте!»

Между тем следствие подходило к концу. Частично сохранился протокол последнего допроса Ших-Мансура (так официально именуется в этом документе мятежный чеченский имам), записанный в Тайной экспедиции в начале сентября 1791 года. В него вошло далеко не все, поэтому попытаемся восстановить диалог между верным слугой императрицы Шешковским и плененным, но непобежденным чеченским имамом.

— Милостивые государи! Всем ведомо милосердие и человеколюбие государыни императрицы. Посему повелела она не предавать преступного злодея Ших-Мансура лютой казни, каковой он по душегубствам своим заслужил, но допросить его, дабы склонить к раскаянию и вин своих признанию, хлопоча о смягчении участи недостойного. Писцу же приказному, — бросил Степан Иванович в сторону, — дословно все записать, что толмач с речей Ших-Мансура говорить будет. Ответствуй, Ших-Мансур, признаешь ли, что лжепророчеством и обманом, выдавая себя за святого и обещая магометанам рай на том свете, склонил их к своей присяге и поднял народы гор на бунт?

— Сам я не называл себя святым. Имамом и шейхом меня назвали люди. Я не мог им того запретить. Они верили Господу, который вложил правдивое слово в уста мои. Обещал я людям рай на том свете, но и на этом тоже. Рай наступит, когда солдаты перестанут сеять смерть на нашей земле. Я стал воевать, чтобы вернуть свободу вольным народам Кавказа. Это был не бунт, а газават — «священная война». Как с нами поступали русские войска, так и мы поступали с ними.

— Не безумец ли ты, дерзнувший поднять меч на великую Россию?

— Не с Россией воевал я, а с теми, кто пришел, чтобы отнять нашу землю и свободу. Нет вины народа, когда защищает он Богом данную ему волю и землю свою.

— Смутны мысли твои, Ших-Мансур. Ты учинил великий разор, до тридцати тысяч войска российского извел. Ведаешь ли, сколь велик ущерб, причиненный тобой?

— Я не убивал мирных людей, не сжигал села, мне ничего не надо в русских пределах. Это ваш князь Потемкин решил вооруженной рукой сделать горцев рабами России. У нас нет рабов. Мы люди свободные, вольные. Это наш закон. Так жить нам завещали предки.

— Сии речи почитаю омерзительными. Человек в миру не равен другому. Надменность твою обуздать нелишне нахожу. Посему говорю: раскайся в злодеяниях, в прельщении умов, многих проказах и кровопролитии. Признай, что, дерзнув уязвить Россию в праве ее, ты есть преступник.

— Все, что совершил, я делал во имя Господа и народа своего.

— Ведай же, оскорбитель всех прав, что вспомоществование тебе в твоих руках обретается. Покайся в содеянном, признай заблуждения свои, обещай впредь не совершать подобного. Иначе не видать тебе прощения и свободы. Смирись и не ропщи, дай клятву не злоумышлять, не бунтовать, и получишь искомое — суд милосердный и праведный.

— Праведен только Божий суд. Что будет со мной, на то воля Аллаха.

— Упорством своим в заблуждении усугубляешь ты участь свою. По делам вору и мука! Имею на сей случай высочайший рескрипт — препроводить тебя, содержа как злодея под сугубой стражей, в крепость на безысходное в ней пребывание. Быть по сему!

15 октября 1791 года секретным рескриптом Екатерины II шейх Мансур, как бунтовщик и государственный преступник, был приговорен к пожизненному заключению в Шлиссельбургской крепости «за возбуждение народов гор против России и причинение большого ущерба Империи». В тот же день Ушурму передали в распоряжение коменданта крепости Михаила Колюбакина. Имама поместили в одиннадцатый «нумер» в нижнем этаже казармы и определили ему содержание по 25 копеек на день.

Маленький остров лежит у выхода реки Невы из бескрайнего Ладожского озера. Там на холодных камнях воздвигнуты неприступные стены Шлиссельбургской крепости, построенной в 1719 году Петром I. Мрачный замок этот многие годы служил самой страшной российской тюрьмой, в недрах которой человеческие судьбы скрывались безвозвратно и исчезали без следа. Мрачное узилище это недаром с давних пор называлось «Островом мертвых». Мало кто выходил отсюда живым.

Имам Мансур был заключен в темный сырой каземат вскоре после того, как здесь, после восьми лет одиночного заключения, был тайно убит и закопан в неведомую могилу претендент на русский престол, несчастный царевич Иоанн VI, много лет не видевший в своем заключении ни одной живой души. В истории он известен как «российская Железная маска». Многие считали, что приказ о его убийстве в 1764 году отдала императрица Екатерина II, опасавшаяся за прочность захваченного ею в результате дворцового переворота российского трона.

Двухэтажная солдатская казарма, где располагалась камера Мансура, примыкала к северной крепостной стене между Государевой и Светличной башнями. Прямо перед стеной находился широкий канал, начинавшийся от крепостного рва и уходивший через специальное отверстие в Неву. Казарма была одной высоты с крепостной стеной. В здании насчитывалось двенадцать жилых помещений, которые освещались окнами, выходившими на галерею. Одиночная камера Мансура находилась в подвальном помещении, где никаких окон не было вовсе и по стенам сочилась ледяная вода. В этом страшном месте в постоянной темноте, безмолвии и сырости чеченский имам пребывал около трех лет.

Нет для горца ничего более страшного, чем лишение свободы. Но Мансур, находясь в заточении, не падал духом и вел себя достойно. Постоянно молился Богу, держал уразу — тридцатидневный пост в месяц рамадан. В обиду себя не давал. Когда один из конвойных солдат оскорбил его, Мансур «оказал новую дерзость». «Его пылкая южная натура, — писал историк М. Я. Корольков, — не могла мириться с суровыми требованиями крепостного режима. В один из дней, в припадке гнева, Мансур ударом ножа убил оскорбившего его грубостью караульного солдата». После этого случая шейха заковали в кандалы.