Никита Покровский - Генри Торо

Подобно тому как точка в пространстве отождествлялась Торо со всей вселенной, так и момент переживания отождествляется с вечностью. «Люди считают, что истина отдалена от них пространством и временем, что она где-то за дальними звездами, до Адама и после последнего человека на земле. Да, вечность заключает в себе высокую истину. Но время, место и случай, все это — сейчас и здесь. Само божество выражает себя в настоящем мгновении, и во всей бесконечности времен не может быть божественнее… Вселенная всегда послушно соответствует нашим замыслам» (9, 115). Существенны для Торо только данный момент и абсолютная вечность, сам же ход времени теряет важность и трансцендентальную значимость. «Мы занимаемся рассмотрением времени, когда следует воздвигать вечность» (10, 7 , 212). «Время всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку. Я пью из нее, но в это время вижу ее песчаное дно и убеждаюсь, как она мелка. Этот мелкий поток бежит мимо, а вечность остается. Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд» (9, 117).

Благодаря таким способностям человека, как воображение, память и предвидение, основывающимся на чутком наблюдении внешнего мира и состояний сознания, человек сводит в один фокус все пространственные и временные характеристики мира. Существует только миг глубокого подлинного мирочувствования, все остальное вторично, относительно и гипотетично, полагал Торо. Именно поэтому воображение приобретает столь важную роль в освоении мира: «…я сам себе время и пространство… Во мне заключены лето и зима, сельское бытие и повседневная рутина коммерции, чума и голод, освежающий ветер, радость, печаль, жизнь и смерть» (10, 7 , 349). Однако, хотя Торо и были присущи элементы субъективизма и агностицизма, он вовсе не выводил характеристики и явления внешнего мира из своего сознания. Торо искал аналогии, позволявшие уподобить состояние материального мира состояниям человеческого духа. Через поиски аналогий к постижению трансцендентных истин, скрытых за символами природы, — таков путь познания. И когда этот путь пройден, тогда устанавливается прямое соответствие души и «сверх-души», микро- и макрокосмоса. Установление этого соответствия влечет за собой устранение пространства и времени. «Я не могу увидеть дна неба, — восклицает философ, — ибо я не могу увидеть дна своего Я…» (там же, 150). «Звезды являются вершинами неких волшебных треугольников. Какие далекие и непохожие друг на друга существа, живущие в разных обителях вселенной, одновременно созерцают одну и ту же звезду!.. Возможно ли большее чудо, чем хотя бы на миг взглянуть на мир глазами другого? Мы тогда за один час побывали бы во всех веках мира и во всех мирах веков. История, поэзия, мифология! Никакие описания чужих переживаний не могли бы так нас поразить и столькому научить» (9, 14). «Пока люди верят в бесконечность, они будут считать некоторые пруды бездонными» (там же, 333). «Наши мысли — эпохи нашей жизни…» (10, 8 , 43).

В единой конструкции вселенной у Торо сливались символизм физических явлений и динамика материальных процессов. Однако динамизм картины мира, присущий всем романтикам, достигался Торо своеобразным способом. Рост, рождение, борьба, разложение, смерть — все эти природные процессы занимали первостепенное место в его мировоззрении. Следуя своему изначальному принципу признания подобия физического и метафизического миров, сферы материи и духа, философ объединял эти две области бытия одним законом, названным законом «возрождения» (rebirth), или «обновления».

Как и большинство других мировоззренческих построений Торо, этот закон представляет собой причудливую комбинацию мифологии и натурализма. Философ пытается объединить динамизм органических процессов природы с динамикой смены состояний сознания человека. Логическим основанием подобного синтеза оказывается все та же изначальная аналогичность физических и духовных процессов, последовательно распространяемая Торо на все бытие. Закон «возрождения», или «обновления», утверждает превосходство неорганизованных форм природы и духа над строго организованными, примат динамики над статикой, внутренней структуры над внешней формой, непрерывности над дискретностью (см. 64, 87). Мир, как видимый, так и скрытый внутри человека (дух), подчиняется ритмическим циклам угасания и возрождения, которые «обновляют» бытие. Человек — носитель духовного начала — подчиняется в своей жизни, считал Торо, тем же циклам, что и органическая природа. Но речь идет вовсе не о тождестве этих циклов, а об их символическом подобии. Этой символикой проникнуты рассуждения Торо о таких явлениях природы, как смена времен года, смена дня и ночи (особый смысл приобретают утро и рассвет), наконец, этапы человеческой жизни (рождение — детство — возмужание — расцвет — старость).

Миф «обновления» и «возрождения» природы, жизни и духа подчинил себе структуру мировоззрения Торо, придав ей динамичность. В «Заключении» к «Уолдену» этот миф излагается в сжатой символической форме. «Всю Новую Англию обошел рассказ о крупном и красивом жуке, который вывелся в крышке старого стола из яблоневого дерева, простоявшего на фермерской кухне 60 лет — сперва в Коннектикуте, потом в Массачусетсе. Он вылупился из яичка, положенного в живое дерево еще на много лет раньше, как выяснилось из подсчета годовых колец вокруг него…Когда слышишь подобное, невольно укрепляется твоя вера в воскрешение и бессмертие» (9, 385). Закон «возрождения» и «обновления» запределен и пространству и времени — они «отпадают» от него как несущественные. Для трансцендентной реальности, по мысли Торо, нет времени, но есть длительность, измеряемая пульсацией циклов угасания и обновления. Процессы возрождения (движение вверх) сопровождаются усилением духовного начала и, достигая пика, сменяются движением вниз (отпадением материи от духа) — эманацией.

Внесение динамики в философскую картину мира с неизбежностью ставит проблему направленности движения, иными словами, со всей остротой возникает вопрос о прогрессе. Высказывания Торо по этому поводу немногочисленны и недостаточно определенны. И в этом нет ничего удивительного, ибо проблема развития — камень преткновения романтического мировоззрения. Изначальное противоречие, заключающееся в попытке соединить трансцендентализм с естественнонаучным натурализмом, не давало Торо возможности решить проблему развития. С одной стороны, наблюдение и изучение мира природы вплотную подвели его к идее прогрессивной эволюции видов. С другой стороны, придерживаясь трансцендентальных убеждений, философ заведомо ограничивал подобную эволюцию, ибо в любом случае над миром живой природы находился мир трансцендентного смысла, противостоящий любому поступательному развитию. Таким образом, романтическая картина мира, включающая в себя бурные природные катаклизмы, процессы роста органической природы и т. п., находилась в крайне метафизическом философском обрамлении. Миф «возрождений» и «обновлений» оказывался лишь идеалистически заостренной версией природного динамизма, которая допускала развитие и прогресс только на пути приближения к сфере трансцендентного духа. Истолкование роста как «стремления вверх», к духовному началу априорно ограничивало этот рост, ставило перед ним непреодолимый предел.