Юрий Пернатьев - Знаменитые мудрецы

«Много нынче знатоков искусства упорядочивать мир. Каждый считает, что к содеянному им ничего нельзя добавить. Но в чем же состоит то, что древние называли искусством дао? Отвечу: нет ничего, где бы его не было. Спрашивают: откуда выходит духовность, откуда является просветленность? Мудрецы из чего-то черпают мудрость, правители благодаря чему-то обретают власть – и все это происходит из Единого».

Итак, начало всему – Единое. Всякое философствование, все слова, образы и пути сообщают об одном и том же и к одному и тому же взывают. Но это то единое, которое есть не-единое. И вот здесь кроется причина той сложности и многозначности терминологии, которая так смущает европейских исследователей китайской философии. Оказывается, что в Китае понятие мудрости, или «искусства дао», в равной мере относилось и к управлению государством, и к религиозной аскезе, к этике и искусству, к науке и технике. Точнее даже сказать, что «искусство дао», согласно китайской традиции, лежит в основе всех видов знания и практики. Дао и есть то, «благодаря чему» все существует, и вместе с тем нечто, неотделимое от ограниченных форм. Владеть искусством дао означало в Китае быть одновременно Правителем и Магом, Философом и Подвижником, Художником и Мастером, будучи при этом Никем.

Признание Единого отнюдь не мешает Чжуан-цзы отказаться от каких-либо определений реальности. Он не говорил ни о фазах мирового круговорота, ни о «появлении» или «исчезновении» вещей. Он говорил о реальности дао иначе: «Входит, а не скрывается внутри. Выходит, а не выказывает себя снаружи. Непоколебимо стоит в центре…», подчеркивая тем самым, что в потоке превращений нет разрыва, который разум может принять в качестве точки отсчета. Да и противоположности не просто сосуществуют, а проникают друг в друга, утверждаясь в своей самобытности. «Смотри, как скрывается незримое, и слушай, как замирает беззвучное, – учил Чжуан-цзы, – и только в сокрытии увидишь свет. Только в замирании беззвучного услышишь гармонию». Таким образом, главная проблема философии Чжуан-цзы не в том, как выражается учение дао, а в том, как оно скрывается.

Здесь сказывалась не только древняя традиция дао. Время, когда жил философ, было сложным, сопровождавшимся немалыми опасностями для мыслящих людей. Благодаря незаурядному литературному дару Чжуан-цзы создал классическую галерею сатирических образов, разоблачающих пороки государственных и ученых мужей – их тщеславие, невежество, интриганство, лицемерие, стяжательство. Чего стоит сравнение важного сановника с вошью в свиной щетине, которая живет припеваючи, пока огонь не опалит щетину! В такой обстановке, по представлению мудреца, независимость – величайшее достояние.

Чжуан-цзы считал, что если современное ему общество «погрязло в скверне, ему не о чем говорить с миром». Потому он и писал то не в меру причудливо, то по-детски наивно, поскольку считал, что слова в окружающем его мире употреблялись не по назначению: они больше не служили истине, а скрывали ее. Даосский мудрец искал свет в непроницаемой тьме, ибо дао для него всегда вне существования, ведь главное – не обладать реальностью, но «охранять» ее. Чжуан-цзы больше всего интересовал сам поток метафор, даже если они хаотичны, беспорядочны и безумны. И чем больше в них безумия, тем правдивее выглядит сам философ.

Чжуан-цзы не верил ни в преимущества чистого интеллекта, ни в бунт против разума. Он искал скрытые источники духа и говорил о том, что жить надо не для других и не для себя, а для чего-то в самом человеке, что неизмеримо его превосходит. Он требовал абсолютной неприметности жизни, чтобы ощутить все ее великие проявления. Надо ли после этого удивляться, что так скудны биографические сведения о даосском мудреце? Впрочем, истина Чжуан-цзы не в его судьбе, и даже не в его рассуждениях, а в том, что адресовал он их миру и человеку, выразив это афоризмом: «У каждого спящего свой мир, но лишь пробудившиеся ото сна живут в одном мире».

Чжуан-цзы всегда привлекал и будет привлекать внимание смелостью мысли, фантазии и непринужденного остроумия, глубиной и точностью определений вещей. Но главный секрет обаяния его творчества – в безыскусности и простоте, с которыми человек ведет поиски своей правды. Это путь от себя к себе, осуществляемый с предельной искренностью и доверием к миру. Более того, это просто желание начать такой путь, у которого есть начало, но никогда не бывает конца.

Римский философ, политик, писатель. Основные сочинения: десять научно-этических трактатов; восемь книг «Естественнонаучных вопросов»; «Нравственные письма к Луцилию».

Луция Аннея Сенеку человечество цитирует вот уже почти две тысячи лет. Охотно пользуются его сентенциями философы, писатели, политики, а историки неизменно останавливаются на драматических поворотах его жизни, особенно при дворе императора Нерона. В этих рассказах вырисовывается фигура, можно сказать, эпическая, достойная трагедий Софокла и Еврипида.

Чем объяснить устойчивый интерес к Сенеке, который не был ни великим политиком, ни драматургическим гением, ни выдающимся философом, создавшим оригинальное учение? Ответ на этот вопрос лежит прежде всего в нравственных устоях его личности. Они формировались на протяжении всей его бурной жизни, затрагивая самую суть таких понятий, как добро и зло, жизнь и смерть, богатство и бедность. Но в итоге вели к одному-единственному вопросу, правда, не менее основополагающему: в чем смысл человеческой жизни. Предполагал ли Сенека, что его собственный путь будет таким крутым и извилистым? Вероятнее всего, да, иначе бы он не решал столь мучительные вопросы, прилагая их, в том числе, и к собственной судьбе. И хотя в полном соответствии с семейной традицией Сенека выбрал политическое поприще, по-настоящему его влекла спокойная и мирная жизнь, всецело посвященная философии. Эти, казалось бы, совершенно противоположные сферы деятельности обусловлены как воспитанием Сенеки, так и внешними обстоятельствами, в которые философ был вовлечен чаще всего помимо своей воли.

Семья Сенеки происходила из испанского города Кордовы, где отец будущего философа Луций Анней Сенека Старший был римским всадником. Он твердо верил в справедливость богов и величие Рима, а помимо того, слыл человеком образованным и не чуждым философии. В молодости Сенека Старший увлекался риторикой и был слушателем выдающихся ораторов своего времени. Мечтая о политической карьере для сыновей, он перебрался в Рим, когда Луций Анней был еще ребенком.