Юрий Пернатьев - Знаменитые мудрецы

Сковорода нашел свое призвание не на поприще богословской или общественной деятельности, а в литературе и философии. Его перу принадлежат: трактат по христианской этике «Начальная дверь ко христианскому добронравию», несколько философских диалогов («Наркисс», «Асхань», «Беседа, нареченная двое», «Разлагол о древнем мире», «Разговор пяти путников о истинном щастии в жизни», «Кольцо», «Алфавит», «Жена Лотова»), притчи, разножанровая лирика (сборник «Сад Божественных песен», басни в прозе («Басни Харьковские»), переводы с греческого, латыни, многочисленные эпистолы, написанные латынью и книжным украинским языком. Следует заметить, что сочинения Сковороды при жизни не публиковались, а распространялись среди друзей и почитателей в рукописных копиях.

В Сковороде – писателе и философе – всегда чувствуется некоторая отстраненность от мира. Мыслитель как будто наблюдает за миром из своего уединения, фиксируя то, чем занимается суетное людское сообщество. Он не ставит себя в пример и не поучает грешный мир, но лишь со скорбью отмечает все его противоречия и заблуждения. Самому же Сковороде было достаточно той малости, которую он имел от судьбы, и того несравненного счастья, которое человек испытывает благодаря общению с природой. И если в «Божественных песнях» – поэтическом переложении некоторых заповедей Священного Писания – он смотрел на мир сквозь призму собственных ощущений, своего понимания Священного Письма, то в нравственных трактатах попытался осмыслить бытие с точки зрения философа-просветителя.

Во всем, что окружает людей, Сковорода видел три мира: природа (макрокосм), человек (микрокосм) и мир символов (слово Библии, слово Бога). Каждый из трех миров, по мысли философа, состоит из двух «натур» – внешней (материальной) и внутренней (духовной). Обе они принадлежат силе божественной и неуничтожимой. В самопознании человек открывает, что сущность его не исчерпывается разумом. Существо человека в его сердце и его воле. Отвлеченное познание, считал философ, не имеет смысла: человек познает для того, чтобы истинно жить и возрастать в истине. «Если хотим измерить небо, землю и моря, должны, во-первых, измерить самих себя с Павлом собственною нашею мерою. А если наше, внутри нас, меры не сыщем, то чем измерить можем? А не измерив себя прежде, что пользы знать меру в прочих тварях?»

Чтобы как-то снять противоречия между материей и духом, Сковорода обратился к древним пантеистическим теориям о единстве Бога и природы: «Натура, которая сама собою рождает и рождается, называется и отцом и началом, ни начала, ни конца не имеющая, ни от места, ни от времени не зависящая. Ее изображают кольцом, перстнем или змеем, который держит в зубах свой хвост. Эти всемогущие и премудрые силы называются тайным законом, правлением или царством, разлитым по всему материалу бесконечно и безвременно. О натуре нельзя спросить, когда она началась, – она всегда была, всегда будет и всегда везде есть».

Понять тайны природы и натуры возможно только путем мудрости. Саму же мудрость Сковорода связывал со светом, тем самым светом, который описал Платон в притче о темной пещере, куда вдруг проник солнечный луч. Он-то и олицетворяет истину. Но в отличие от греческого мудреца, Сковорода как бы приземляет символы, делает их доступными народному сознанию. Напоминая читателю древнее изречение «Познай себя», мыслитель отмечал, что само слово «познание» почитали и египтяне, и эллины, и евреи: «Знать – это от познания себя самого. Это познание входит в душу светом ведения Божия, а с ним и путь счастья. Как компас в корабле, так Бог в человеке».

«Быть в согласии с собой» означало для философа быть всегда осмотрительным, больше доверять разуму, чем потребностям внешней натуры: «Осмотрись, зачем торопишься, куда забежит твоя необузданность? Зачем хватаешься за должность, не ведая, будешь ли в ней счастливым? Кто может подписаться, что эта пища будет в пользу твоего желудка? Справься ж сам с собою. Узнай себя. Есть в тебе царь твой, отец и наставник. Не начинай ничего без сего царя в жизни твоей».

Из трактата в трактат, из притчи в притчу Сковорода не уставал повторять о необходимости внутреннего духовного зрения, которым только и можно отличить добро от зла: «Не думай, что невидное и бессильное это одно и то же. Народ же только то почитает, что может кулак схватить. Боится там, где нет страха. И наоборот».

Обозначив главные мотивы мудрости Сковороды, можно снова вернуться к его непростой судьбе и непростым отношениям с окружающим миром. Безусловно, Сковорода был человеком цели. Ему не требовалось преодолевать «соблазны мира сего», борясь с собой и с людьми. Как истинный созерцатель философ видел только то, что ему подсказывали духовный опыт и таинственная сила космоса. Он шел по своей Малороссии, как будто она была лишь одной из многочисленных планет звездной системы, случайно попавшейся на пути. Те же ощущения он испытывал, наверное, на земле Курской и Белгородской. С подобным же чувством наверняка шел бы мимо иерусалимских святынь, греческих виноградников и египетских храмов. Он был философ на все времена и для каждого народа. Но, увы, остался невостребованным даже на своей исторической родине!

Крылатая фраза «мир ловил меня, но не поймал» многое объясняет в мироощущении Сковороды, хотя так до конца и не разгадана. Даже его лучший друг Михаил Ковалинский, которого философ называл «наилюбимейшим», в примечании к этой фразе лишь опроверг домыслы о том, будто Сковорода произнес ее из чистой гордыни.

А между тем мысль философа так же проста, как и величественна. Ее первое толкование можно встретить в его же трактате «Благородный Еродий», в притче о птице. Итак, Еродий рассказывает своему другу Пишеку притчу:

«Некий монах тысячу лет ловил прекраснейшую из птиц, хотя и знал, что поймать ее невозможно.

– Зачем же тогда попусту тратил время? – спросил Еродия Пишек.

– Просто забавлялся. Люди считают, что забавы лечат и оживляют сердце.

– Чудно! – воскликнул Пишек.

– Это верно, – согласился Еродий, – воистину чудна, дивна и прекрасна та птица, которую зовут Вечность».

Мир изменчив, словно говорил Сковорода, но более всего изменчив мир лживый, суетный, ничтожный. Истина же равнозначна вечности, прекрасной птице, парящей в небесах. Где уж суетящемуся миру угнаться за вечностью, ему бы себя не потерять!

Так, может быть, вовсе и не о себе говорил мудрый украинский философ? Как знать! Только не гордыней веет от его слов, а великой печалью, ибо не может изменчивый мир понять, что есть истинное слово, именуемое вечностью.

Как ни удивительно, но Украина так и не «поймала» своего гениального сына, что, впрочем, он и предвидел. Вот лишь два высказывания классиков украинской словесности: