Анатолий Доронин - Константин Васильев

Создавать совершенные художественные произведения может лишь человек, наделенный высокими этическими идеалами. Совершенство, утверждали древние, рождается от равновесия, равновесие — от справедливости, справедливость же — это чистота души. Совершенство — равновесие — справедливость — эти понятия как нельзя лучше отвечали всему складу характера Константина Васильева.

Судьба, так часто злая по отношению к великим людям извне, всегда бережно обходится с тем, что есть в них внутреннего, глубокого. Мысль, которой предстоит жизнь, не умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожиданно и случайно. И художник будет жить, пока живы его картины…

Можно смело сказать, что Константин Васильев разрабатывал свою целину в живописи. Он приоткрыл творческое направление, позволяющее художнику идти по пути реалистического искусства и создавать живописные полотна, активно воздействующие на зрителя, дающие богатую пищу уму и сердцу.

В начале века известный русский искусствовед Сергей Дурылин сказал: «Единственный путь освобождения от тирании упадка в искусстве есть путь символизма, как художественного метода, мифотворчества, как плоти искусства…»

Не живое ли воплощение сказанного видим мы сегодня на полотнах Васильева? Он действительно принял за исходный принцип творчества мироотношение народа. Художник ступил на путь мифотворчества в поисках героя, способного служить делу внутреннего преображения людей; искал в мифологии русского и соседних народов гармонического, идеального человека древности, а найденные и глубоко осмысленные художественные образы смело выражал в новых формах, создавая глубоко символические полотна.

Сегодня мы видим, какое разнообразие характеров — суровых, светлых, исполненных практической заботы или тонкой поэзии — создано художником. Всматриваясь в черты этих героев, живые и индивидуальные, лучше начинаем понимать свою историю, самих себя, окружающую жизнь. И словно лучик света, посланный из какого-то неведомого мира, освещает наши души. На время мы забываем свои мысли, желания и внимательно присматриваемся к этому лучу. Образы, знакомые раньше только снаружи, высвечиваются, и кажется, будто мы видим бьющиеся в них сердца.

Среди всей мудрости, которую мы впитываем в себя, пребывая на высоте своих устоявшихся понятий, вдруг останавливаемся и спрашиваем — а так ли чист наш внутренний мир, так ли тепло в нас сердце, как в тех людях, созданных художником, которых мы лишь раз увидели, но навсегда запомнили?

Жизненный путь художника измеряется не прожитыми годами, а оставленным им творческим наследием. И оно у Васильева внушительно — 400 живописных, графических работ и эскизов!

Десятки раз по инициативе Клуба любителей живописи Константина Васильева открывались посмертные выставки этого мастера. Зрители часто спрашивают, в чем же секрет яркого дарования художника, каким образом удалось ему талант, данный от рождения, вознести до самобытного мастерства? Секрет этот — в народности! Васильев народный, национальный художник по сути своей.

Картины художника отмечены красотой, а не красивостью, в них живое слияние души исполнителя и души народа-творца. И народ почувствовал, признал в нем своего художника. Каждой новой встречи с ним люди ждут с нетерпением. Что может быть выше такого гармоничного созвучия душ художника и зрителя?! Тяга людей к прекрасному — залог духовного здоровья нации, говорил Ф. М. Достоевский. А народ, имеющий здоровый дух, — неистребим.

Велико воспитательное значение творчества Васильева. Его картины прославляют мужество и героизм, пробуждают в молодых людях готовность повторить подвиг отцов. Художник черпал материал для творчества из жизни русского народа, которую знал лучше всего. Но эстетическая ценность его картин, та красота человека и природы, что они утверждают, понятны зрителю любой национальности. Понятны его работы и зарубежному зрителю, проявившему самый живой интерес к творчеству художника. Истинно народное искусство всегда становится общечеловеческим достоянием.

Из письма С. Балыкина — А. Жарскому: «…Костя погиб в пятницу, 29 октября 1976 года. Я был в тот день в командировке в Пулковской обсерватории, а Гена в Набережных Челнах. В понедельник, 1 ноября, я прилетел в Казань и появился к обеду в обсерватории. Мне позвонил Гена, очень встревоженный: «Правда, что Костю сбило поездом?» Пораженный, я ответил, что ничего не знаю, и, договорившись созвониться вечером, помчался в Васильево. Клавдия Парменовна встретила меня спокойно: Костя с Аркадием Поповым (наш знакомый) в пятницу утром уехали в Зеленодольск на открытие выставки. Наверное, оттуда они поехали в Казань, к Пронину… Я не показал виду и вернулся в обсерваторию, чтобы созвониться с Геной. К этому времени он узнал телефон Поповых в Казани, но позвонить не успел. Позвонил я. Мне ответили, что Аркадий — на столе, а Костя в морге. Была уже глубокая ночь…

Да, каково же нам было тогда! Я уж про свои чувства не говорю, но как сказать Парменовне, как привезти ей сына — в гробу? А ведь пришлось везти… Мы с Валентиной, Костиной сестрой, и ее мужем нашли этот морг где-то на окраине Казани, пригнали туда грузовик, с памятником и гробом, и положили в него Костю, одев во все новое, — окостеневшего, с большим проломом в голове. Поздно вечером во вторник мы привезли Костю домой, в Васильево. Здесь уже все было подготовлено Геной и другими нашими друзьями.

Представь, я не помню, когда были похороны: в среду или четверг. Все как-то смешалось для меня в эти дни, я одеревенел и действовал наполовину выключенный. И похороны были какие-то странные. Приехало много людей из Зеленодольска, Казани, Москвы, знакомые, а больше — незнакомые, в основном нашего возраста. Мы все неопытны в похоронном деле, пришиблены событием, бестолковы. Не было обычных на похоронах распорядительных старух, и мы как-то не так все делали… Мне кажется, не было и торжественного похоронного шествия, просто брела за гробом огромная толпа плачущих людей… А музыка эта духовая!

Возле могилы все мешал-суетился какой-то полупьяный мужичонка, все торопил, первым уцепился за гроб, потащил его к могиле, оступился и полетел туда вниз башкой, чуть не выронив покойника, — едва удержали… И вот тут, признаюсь тебе, Саша, вот тут, когда изо всех сил я удерживал фоб, чтобы предотвратить это дикое падение, тут напал на меня смех — и колотит меня изнутри, и корчит… Слава богу, гроб держал не я один…

Во время поминального ужина как-то сама собой возникла идея устроить большую выставку Константина сначала в Зеле-нодольске, потом в Казани. Тут же образовалось что-то вроде оргкомитета. Пришибленные, мы с Геной в первые дни мало принимали во всем этом участие, но потом пришлось взять себя в руки: Клавдия Парменовна, хотя и держалась стойко и мужественно, но очень нуждалась в нашей помощи, и мы не оставляли ее одну, стараясь, однако, не мешать переживать горе.