Игорь Родин - Батальон смерти

Мне казалось, что в темноте я вижу знакомые лица Ивана и Петра, Сергея и Мити – добрых ребят, которые так нежно заботились обо мне, устраивали мне удобное место в переполненной людьми теплушке или снимали, несмотря на холод, свои шинели и расстилали их на грязной дороге, чтобы соорудить сухое место для Яшки. Они звали меня. Я словно видела протянутые ко мне руки, широко раскрытые глаза, напряженно всматривающиеся в ночную тьму в ожидании спасительной помощи, мертвенную бледность их лиц. Могла ли я остаться безразличной к этим призывам? Разве не было моей первейшей обязанностью и долгом, не менее важным, чем идти в бой с неприятелем, оказывать помощь раненым товарищам?

Я выбралась из траншеи и проползла под нашими проволочными заграждениями. Было относительно спокойно, раздавались лишь отдельные винтовочные выстрелы, и тогда я вжималась в землю и замирала, словно убитая. Наткнувшись на раненых в нескольких шагах от нашей линии, я перетаскала их одного за другим к ближнему углу траншеи, откуда их забрали и отвезли в тыл. Спасение одного человека сразу же заставило меня продолжить поиски, и я добралась в дальний конец ничейной полосы. Здесь меня несколько раз чуть не подстрелили. Любой шорох, вызванный неосторожным движением, – и сразу слышишь рядом свист пуль. Я осталась цела только благодаря тому, что всякий раз плотно прижималась к земле. Когда на востоке забрезжил рассвет, положивший конец моим путешествиям по ничейной полосе, счет спасенных мною составил пятьдесят душ.

В тот момент я и не думала о том, что совершила. Но когда подобранных мною солдат доставили на пункт сбора раненых и спросили, кто их спас, около пятидесяти человек ответили:

– Яшка.

Об этом доложили командиру, который представил меня к ордену Св. Георгия 4-й степени «за исключительную доблесть, проявленную при спасении многих жизней под огнем».

Накануне ночью наша полевая кухня была разбита вражеским огнем, и мы голодали. Наши ряды пополнились новобранцами, и артиллерия грохотала весь день, разметывая немецкие проволочные заграждения. Мы знали, что это значило, – новый приказ о наступлении на следующую ночь. Так оно и случилось. Примерно в то же время, как и предыдущей ночью, мы выкарабкались из траншей и побежали к позициям противника. И снова град снарядов и пуль, снова десятки раненых и убитых, снова дым и газ, кровь и грязь. Но мы достигли бруствера с проволокой – и на сей раз ее прорвали и разбросали. С нечеловеческим «ура-а-а!», вселившим ужас в тех германцев, которые еще оставались живыми в своих полуразрушенных траншеях, мы с примкнутыми штыками ринулись вперед и ворвались в расположение неприятеля.

Я только-только собиралась спрыгнуть в окоп, как вдруг увидела здоровенного немца, который целился в меня. Не успев выстрелить, я почувствовала, как что-то ударило в правую ногу и теплая жидкость потекла по коже. Я упала. Ребята обратили немцев в бегство и преследовали их. Было много раненых, и со всех сторон доносились крики:

– Господи Иисусе Христе, спаси меня!

Мне было не очень больно, и я сделала несколько попыток подняться и добраться до наших траншей. Но всякий раз безуспешно. Я слишком ослабла. И вот я оказалась одна в ночной тьме, шагах в пятидесяти от того, что сутками раньше было неприятельской позицией, в ожидании рассвета и спасения. Конечно же, я ведь тут не одна. На многие версты по полю сражения разбросаны сотни, тысячи храбрых товарищей.

Прошло часа четыре после моего ранения, когда начался день, а вместе с ним появились наши санитары с носилками. Меня подобрали и отнесли на пункт первой помощи в ближнем тылу. Рану мою перевязали и отправили в дивизионный госпиталь. Там меня погрузили в санитарный поезд и повезли в Киев.

Приближалась Пасха 1915 года, когда я приехала в Киев. Вокзал был настолько переполнен ранеными с фронта, что далеко не всех удалось там разместить, и сотни их на носилках рядами лежали на платформе. Меня внесли в карету «Скорой помощи» и отвезли в Евгеньевскую больницу, где поместили в одну палату с мужчинами. В больнице располагался военный госпиталь, в котором женского отделения, разумеется, не было предусмотрено.

Там я пролежала всю весну 1915 года. Сестры милосердия и доктора заботливо ухаживали за всеми пациентами госпиталя. Мою опухшую ногу подлечили, и два месяца в Киеве оказались для меня временем хорошего отдыха. К концу этого периода меня вызвали на медицинскую комиссию, тщательно осмотрели, признали здоровой, снабдили билетом, деньгами и удостоверением и снова отправили на фронт.

Мой путь лежал через Молодечно, важный конечный пункт железной дороги. Когда я в самом начале июля прибыла туда, меня отправили с подводой в штаб корпуса, а уже оттуда пришлось идти пешком в расположение своего полка.

Сердце мое прыгало от радости по мере приближения к фронту. Я хотела побыстрее попасть обратно к ребятам. Они стали мне так дороги, что свою роту я полюбила, как родную мать. Я думала о тех товарищах, кому спасла жизнь, и хотелось узнать, кто из них вернулся на линию фронта. Думала и о тех солдатах, кого видела живыми, и спрашивала себя, числятся ли они еще среди них. Многое вспомнилось, когда я шагала под яркими лучами солнца.

У штаба полка меня еще издали увидел какой-то солдат и, напрягая память, спросил, обратившись к товарищу:

– Кто бы это мог быть?

Его приятель почесал в затылке и ответил:

– Что-то уж больно знакомый…

– Так это ж Яшка! – воскликнул первый, как только я подошла поближе.

– Яшка! Яшка! – заорали они во весь голос, со всех ног бросаясь ко мне.

– Яшка вернулась! Яшка вернулась! – передавали друг другу и солдаты, и офицеры.

Радость людей была такой искренней, что я просто растерялась. Наш полк находился в резерве, и уже вскоре меня окружили сотни старых друзей. Поцелуи сменялись объятиями, рукопожатиями. Ребята прыгали от радости, словно малые дети, то и дело выкрикивая:

– Посмотри-ка, кто здесь! Это же Яшка!

Они уже давно уверились в том, что я стала непригодной к службе и никогда не вернусь. Все поздравляли меня с выздоровлением. Даже офицеры подходили, чтобы пожать руку, а некоторые целовали меня, и все выражали удовлетворение тем, что я поправилась.

Никогда не забуду тех бурных восторгов, которыми меня удостоили товарищи.

Они понесли меня на руках с криками:

– Ура Яшке! Да здравствует Яшка!

Многие хотели, чтобы я побывала у них в блиндажах и разделила с ними те гостинцы, которые они получили из дома. А блиндажи действительно были в превосходном состоянии – вычищенные, обставленные разной мебелью и хорошо защищенные. Меня направили в прежнюю роту, 13-ю, и я теперь уже считалась ветераном.