Павел Анненков - Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта

Индейская сказка, переведенная, кажется, с немецкого г-ном Титовым.

Так точно и другое письмо Пушкина к издателю, написанное двумя месяцами ранее и еще из Петербурга (1 июля), отличается тем же характером. Пушкин старается поддержать в сотрудниках силы и добрые намерения всеми средствами: обещаниями, похвалой, резким приговором общим противникам: «Простите мне долгое мое молчание, любезный М[ихайло] П[етрович]; право, всякий день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякий день собирался к вам писать и все не собрался. По сему самому и же посылаю вам ничего в «М[осковский] в[естник]». Правда, что и посылать было нечего; но дайте сроку, осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю вам оброк сполна. Надобно, чтоб наш журнал издавался и на следующий год. Он, конечно, будь сказано между нами, первый, единственный журнал на Руси: должно терпением, добросовестности, благородством и особенно настойчивостию оправдать ожидания известных друзей словесности и одобрение великого Гёте. Честь и слава милому нашему [Шевырев]у. Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха. Оно, надеюсь, даст [Шевырев]у более весу во мнении общем… За разбор «Мысли», единого из замечательнейших стихотворений текущей словесности, уже досталось нашим северным шмелям от Крылова, осудившего их каждого по достоинству. Вперед! И да здравствует «М[осковский] в[естник]»!» Из слов оправдать одобрение великого Гёте можно заключить, что Гёте знал не один только разбор «Елены» (из 2 части «Фауста»), сделанный С. П. Шевыревым, но отчасти знаком был и с журналом вообще, а следо[вательно], и с некоторыми произведениями Пушкина. Кстати, приводим еще приписку Пушкина. «На днях пришлю вам прозу, да Христа ради, не обижайте моих сирот-стишонок опечатками и т. п. [Шевырев]у пишу особо. Грех ему не чувствовать Баратынского, но бог ему судья!» Мы не знаем прозы Пушкина в «Московском вестнике», а что касается до стихов, то с 1827 по 1830 год включительно Пушкин поместил в журнале 33 стихотворения, включая сюда отрывок из «Бориса Годунова», отрывок из «Нулина» и два из «Евгения Онегина».

В первое время появления «Московского телеграфа» Пушкин еще не разделял тех убеждений, которые заставили его переменить отношения свои к журналу. С. Д. Полторацкий привел в статье своей («Иллюстрация», 1846, № 9) учтивое письмо его к издателю журнала от 2 августа 1825 г., когда поэт жил еще постоянно в Михайловском: «Радуюсь, что стихи мои могут пригодиться вашему журналу (конечно, лучшему из всех наших журналов). Я писал кн. В[яземекому], чтоб он потрудился вам их доставить. У него много моих бредней. Надеюсь на вашу снисходительность и желаю, чтоб они понравились публике». Действительно, в 1825 году в «Московском телеграфе» были помещены две эпиграммы Пушкина, отрывок из «Цыган», стихотворения «Телега жизни» и «В альбом» («Если жизнь тебя обманет…»). В 1826 году только одно стихотворение Пушкина находилось в журнале — «Элегия» («Люблю ваш сумрак неизвестный…»), а затем он уже помещал в нем одни эпиграммы на «Вестник Европы». Влияние Д. В. Веневитинова сильно способствовало направлению его мыслей и предпочтений в другую сторону.

Без злопамятства (фр.).

Но он располагает ею уже давно, вообще же дело идет только о 1000 рублей (фр.).

Беседы Байрона, Мемуары Фуше <���…> Сисмонди (Литература), да Шлегеля (драматургия), если есть у Сен-Флорана (фр.).

В «Северных цветах» на 1825 год напечатано было стихотворение Жуковского «Мотылек и цветы» с таким объяснением: «Стихи, написанные в альбом Н. И. И., на рисунок, представляющий бабочку, сидящую на букете из pensees (анютины глазки — фр. ). и незабудок. В третьей строфе пьесы говорится о мотыльке, слетевшем с высоты и прельщенном цветами:

В четвертой строфе — ошибка мотылька:

приговор поэта цветам:

Предпоследний стих опять приводится Пушкиным немного далее.

Здесь изображены разные типографские украшения, бывшие тогда в моде.

С красной строки (фр.).

Буквально (фр.).

Печатаются: Темные истории, 1 том в 8 № — Алоиз, или Завещание Робера (фр.).

В 1824 году, в то время как книгопродавец Смирдин только что купил за 3000 р. асc все издание «Бахчисарайского фонтана», напечатанного кн. Вяземским, Пушкин получает известие в Одессе, что поэма его уже читается в рукописях почти всем Петербургом. Пушкин пришел в неописанное волнение и начертил два сильных выговора брату и друзьям своим. Вот первый: «Вот что пишет ко мне Вяз[емск]ий:

«В «Благонамеренном» читал я, что в каком-то ученом обществе читали твой «Фонтан» еще до напечатания (на что это похоже?) и что в П[етер]бурге ходят тысячи списков с него. Кто ж после будет покупать? Я на совести греха не имею и проч.».

Ни я. Но мне скажут: а какое тебе дело? Ведь ты взял свои 3000 р., а там хоть трава не расти. Все так, но жаль, если книгопродавцы, в первый раз поступившие по-европейски, обдернутся и останутся внакладе; да вперед невозможно и мне будет продавать себя с барышом. Таким образом, обязан я про все друзьям моей славы — ч[ерт] их возьми и с нею! Тут смотри как бы (с голоду не околеть), а они кричат слава! Видишь, душа моя, мне на всех вас досадно. Требую от тебя одного — напиши мне, как «Фонтан» расходится, или запишусь в гр[афы] Х[востов]ы и сам раскуплю половину издания». — Вот второй выговор: «… были бы деньги, а где мне их взять? Что до славы, то ею мудрено довольствоваться… Слава льстить может какому-нибудь В. К[озло]ву, которому льстят и петербургские знакомства, а человек немного порядочный презирает и тех, и других. Mais pourquoi chantais-tu? (Но почему ты пел? — фр. ). На сей вопрос Ламартина отвечаю: я пел, как булочник печет, портной шьет, К[озло]в пишет, лекарь морит — за деньги!.. Пл[етне]в пишет мне, что «Бахчисарайский фонтан» у всех в руках. Благодарю вас, друзья мои, за ваше милостивое попечение о моей славе!.. Остается узнать, раскупится ли хоть один экземпляр печатный теми, у которых есть полные рукописи, но это безделица. Поэт не должен думать о своем пропитании, а должен, как Кор[нилови]ч, писать с надеждою сорвать улыбку прекрасного пола!..» Та же, впрочем, история повторилась и с «Цыганами», с 11-й главой «Онегина» и со многими другими произведениями поэта и опять вызвала словесные и письменные укоры его. Пушкин никак не мог понять, что мудрено было удержать в секрете новинку, вышедшую из-под пера его, как только попадалась она в чьи-либо руки.