Михаил Армалинский - Максимализмы (сборник)

Лет с шестнадцати я стал пропадать из дома в охотах за девушками. Родители, особенно мама, ужасно волновались, когда я поздно приходил домой. А когда мне стукнуло 18, я на правах совершеннолетнего несколько раз оставался на ночь уже не помню у кого. Тогда мои мудрые родители решили совершить подвиг: они разрешили мне приводить женщин в мою комнату, где я запирался с очередной самочкой и включал музыку погромче, чтобы заглушать её стоны. Таким образом я сразу превратился в «домашнего ребёнка» – никуда носиться в поисках «хаты» (так звалась жилая площадь, куда можно было приводить женщин) больше не требовалось.

Одна стена в моей комнате была заставлена под потолок «стенкой» с книгами. Слева – большой квадратный диван, и у окна стоял роскошный из полированного дерева письменный стол, впереди которого тоже были стеклянные книжные полки для маленьких ростом книжек. Рядом со столом стояла узкая книжная полка, которая была на распорках, упираясь в потолок и в пол, а с другой стороны на комоде, в котором лежало постельное бельё, красовалась гэдээровская электрическая пишущая машинка – это пейзаж последних лет перед отъездом, потому как раньше ландшафт украшала пишущая машинка Москва.

Девушки впечатлялись книгами, коньяком, моей напористостью, и любовь крутилась, как белка в колесе. В Штатах я поразился девушкам и парням, что запросто приводят домой своих boyfriends and girlfrieds и усаживают их за семейный стол прежде, чем уйти в свою комнату ебаться. Я же вёл себя так, будто у меня было рыльце в пушку (оно и было в лобковых волосах). Я и не помышлял знакомить девиц со своими родителями. Я считал, что знакомить буду только невесту. Поэтому, когда приходила очередная самочка, родители уходили в другие комнаты и девица проходила в мою, будто в квартире родителей и не было. А когда ей требовалось подмыться или пописать, я выходил из комнаты, убеждался, что родителей нет на горизонте и тогда провожал девицу в нужное место общественного пользования, ибо ванная была в одном конце квартиры, а туалет в другом.

Только одна женщина В. нарушила эту традицию. Она была на десять лет старше меня, а мне тогда было 22. В. приходила ко мне с работы и сразу отправлялась в ванную. Как-то раз мама была на кухне и женщина эта самовольно пошла на кухню и заговорила с мамой вместо того, чтобы пойти сразу в мою комнату. Мама моя, разумеется, поддержала разговор и с тех пор В. каждый раз, когда приходила ко мне, общалась с мамой, если она была дома. Меня это с одной стороны радовало непринуждённым и естественным общением, (в США я быстро обамериканился, когда я жил с родителями в одном доме и в моём распоряжении была уже не одна комната, а целый этаж). Но с другой стороны, там и тогда мне представлялось, что преступается некая черта, которую простая любовница преступать не должна. Через некоторое время я расстался с этой «нахалкой» В., которая была милой, любящей и доброй женщиной, и что немаловажно – красивой. А надо было не расставаться. Ни с одной не расставаться.

Последний раз я посмотрел на мой серый дом 17 ноября 1976 года, когда садился в такси, чтобы ехать в аэропорт, где ждал самолёт в новую жизнь Нового света. Я поднял глаза на два наших окна на пятом этаже, смотрящие на Кировский, и понял, что я уже никогда из них не буду смотреть ни вниз, на толпу и машины под моросящим дождём, ни вперёд, на стоящий напротив дом, где была парикмахерская и обувная мастерская, ни в небо, где солнце пряталось за тучи ото всей этой жути.

Галя М. жила двумя парадными от меня. Старше года на два и выше меня на голову, стройная, с большой грудью и качающимися бёдрами, полный яркий рот с белыми зубами, ноги длинные с икрами идеальной формы. Её родственница жила на одной площадке с нами, буквально напротив двери нашей квартиры. В результате этого бог делал так, что мы не раз сталкивались с Галей на лестнице нос к носу: она шла наверх, а я – бежал вниз или, наоборот, она снисходила до земли, а я взлетал наверх. Я никогда не шёл вверх по лестница, а всегда взбегал, беря по две ступеньки за раз.

Когда я перешёл в вечернюю школу (№ 33 на Большом проспекте Петроградской стороны) я к своему величайшему удивлению и радости увидел Галю – она училась в параллельном классе. Но надежда видеть её регулярно и получить возможность к ней пристать не оправдалась – в школе она появлялась так редко, что в те моменты, когда я замечал свою мечту, либо начинался урок и я уходил в класс, либо Галя куда-то бесследно исчезала. Школа её явно не интересовала. На лице Гали постоянно пребывало томно-заёбанное выражение.

И вот в один из дней я сбегаю по лестнице вниз и вижу Галю, поднимающуюся наверх. Буквально за долю секунды мне нужно было принять решение: сказать ей «привет», и в какой раз пропустить такую возможность, или действовать и испытать судьбу. Галя увидела меня, ухмыльнулась, а я, не замедляя бега вниз по лестнице, перенаправил его прямо на Галю – я буквально прыгнул на неё сверху, целясь губами в её губы. Я прижал её к стене, пытаясь поцеловать её. Галя не испугалась, а спокойно отшатнулась и отвернула голову от моих прицельных губ.

Она оттолкнула меня, сказала нечто отрезвляющее и пошла вверх по лестнице. Галя, следует полагать, выдерживала и более умелые атаки (или умелые она, скорее всего, не выдерживала), а я потерял весь запал и дал ей уйти из рук.

Следующий случай представился мне через несколько недель, я входил во двор и всегда оглядывался на её парадную – она в этот момент выходила из неё, спеша куда-то. Красивая с идеальными длинными ногами. Я подошёл к Гале, она нехотя остановилась и сказала, что опаздывает на свидание с её парнем, музыкантом.

– На чём он играет? – спросил я.

– На трубе, – ответила она и ушла от меня быстрым шагом.

И я понял, что моё дело – труба.

Потом Галя уехала из нашего дома, и я её не видел несколько лет – наверно, вышла замуж за музыканта. Незадолго до моего отъезда из России я, заканчивая последние дела, заметил Галю, идущую в толпе. Был вечер и солнце собиралось уйти до завтра. Галя выглядела, будто её «излюбли и измызгали» (последнее пишу для цитаты – измызганной она не была), со ставшим одутловатым лицом, но по-прежнему красивая и желанная.

Но я её не стал останавливать.

«Труба зовёт», – подумал я, глядя на солнечный Запад.

Шестидесятые, начало семидесятых. Мои родители да и я наслышались и начитались про зарубежные коктейли – смесь чего-то с чем-то. Должно быть вкусно. В первом полубаре у садика напротив Промки году в 73-м стали продавать коктейли. В меню имелось всего три штуки с фальшиво-романтическими названиями, не подлежащие никаким изменениям по составу, а строго по ГОСТу: чуть шампанского, чуть чего-то крепкого и пей себе за огромные, по моей зарплате, деньги.