Сборник - «Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова)

Не всегда и не сразу отзывался о. Василий на стук в дверь своей кельи. Отец М. вспоминает, как однажды часов в 8 вечера несколько братий пришли к нему с «важнейшим» вопросом. Стучали долго и усердно. Вышел о. Амвросий (сосед). Потом еще и он долго стучал к о. Василию. Отец Василий вышел недовольный, но принял большое участие – проблема была общей болью.

Отец Василий любил свою мать, Анну Михайловну, но и для нее не нарушал монашеского жития. Он заезжал к ней на краткое время, – повидаться, что-нибудь взять. Чаще всего это было во время поездок о. Василия в Троице-Сергиеву Лавру для сдачи экзаменов в семинарии или во время несения послушания на московском под ворье Оптиной Пустыни. Настоятель подворья в Москве о. Феофилакт говорит: «У о. Василия было много друзей и родных в Москве, но я не благословлял его звонить кому-то. Да и сам он уклонялся от общения с миром. Он был истинный монах и даже в Москве жил будто в затворе, зная одну дорогу: келья и храм». Отец П. рассказывал: «После рукоположения во иеромонаха я служил сорок литургий с о. Василием на московском подворье и жил с ним в одной келье. Нагрузка, помню, была огромная. Исповеди шли до одиннадцати вечера и позже. И когда к полуночи уже без сил мы возвращались в келью, то очень хотелось отдохнуть. Присядем на минутку, а о. Василий уже поднимается, спрашивая: „Ну что, на правило?“ Спрашивал он это мельком, никому ничего не навязывая, и тут же уходил молиться. После правила он где-то до двух ночи читал молитвы, готовясь к службе, а в четыре утра просыпался, снова вставал на молитву. Запомнилось, как необыкновенно тщательно он готовился к службе и как благоговейно, с любовью служил». Отец П. вспоминает, что перед совершением Таинства Крещения о. Василий всегда говорил новую проповедь, – «у него не было дежурной „заготовки“ на все случаи… Он говорил, как хотела сказать его душа в этот час и этим конкретным людям».

Служа на подворье летом, о. Василий не позволял себе никакого облегчения в одежде и ходил всегда в рясе. Отец М. со слов прихожанина подворья А. передает очень выразительный случай. «Священники жили на квартире где-то неподалеку от храма. И приходилось на службу ходить летом мимо пруда. А на пруду были женщины неодетые. Можно себе представить, что перед служением литургии это было большим искушением. И вот А. рассказывает, что о. Василий идет по направлению к храму. А около пруда стоят женщины и даже указывают на монаха, который в такую жару идет во всем черном. Словом, непристойно себя ведут. До какого-то расстояния о. Василий доходит и делает такое движение, закрывая лицо мантией как большим щитом, и, не опуская его, проходит мимо женщин и заходит в храм. А. говорит, что он был совершен но поражен этим жестом. В нем выразилось устроение о. Василия».

Иконописец В. А. вспоминает: «Помню, когда о. Василий служил на подворье в Москве, мы поехали с ним освящать квартиру моих родителей. Жара была градусов тридцать, а о. Василий был в шерстяной рясе, кирзовых сапогах и нес большую сумку. Я спешила, а он попросил меня идти помедленней, сказав, что после службы ноги болят. Как раз перед этим он ездил отпевать одну старушку, уже так разложившуюся на жаре, что все избегали подходить к гробу. И вот идем мы с батюшкой по жаре, а навстречу четыре милиционера. И вдруг они разом, как по команде, отдали батюшке честь. Отец Василий удивился: „С чего это попу честь отдают?“ А поразмыслив, сказал: „Они люди служивые. Кому, как не им, понять попов? Ведь простому человеку не прикажешь пробыть на жаре с четырехдневным разлагающимся трупом“… Чин освящения квартиры о. Василий совершал так вдохновенно, что от его пения, казалось, содрогались все пять этажей нашей „хрущобы“. После молебна он окропил квартиру святой водой и, остановившись перед чуланом в коридоре, сказал как бы в шутку, что бесы любят прятаться по темным углам. Мы открыли чулан, о. Василий покропил темные углы, а потом вышел на лестничную площадку и окропил всю лестницу».

На Оптинском подворье в Москве прихожане охотно исповедовались у о. Василия, со временем все длиннее становились очереди к нему. Нередко бывало, что, окруженный прихожанами после службы, он беседовал с ними. Каких только вопросов ему не зада вали. Кто-то спросил: «Батюшка, а у вас есть какое-нибудь самое заветное желание?» Он ответил: «Да. Я хотел бы умереть на Пасху под звон колоколов».

Все, кто слышал проповеди о. Василия, говорят, что он был одним из лучших проповедников Оптиной Пустыни. Этому свидетельств немало. «Удивительны были проповеди о. Василия, – вспоминает Е. – Не сомневаюсь (и мне это известно из воспоминаний о нем), что он старался тщательно готовиться к проповеди, а это само по себе подразумевает, что он говорил в основном не „от себя“. Но когда проповедь произносилась, эта подготовка была незаметна. Конечно, он ссылался на Священное Писание, на св. Отцов, приводил какие-то их высказывания. Но впечатление было такое, что то, о чем он говорит, он пережил лично, прочувствовал в своем сердце и теперь стремится поделиться этим с нами. И, видимо, это так и было. Из проповедей о. Василия, слышанных мною, более всего запомнилась мне проповедь на евангельское чтение о гадаринском бесноватом.

Отец М. говорил о том, что у о. Василия был дар передавать словесно какой-то текст… Я замечала, что он мог так пересказать прочитанное на литургии Евангелие, что все события священ ной истории для слушающих оживали. Видимо, тут дело было не только в его даре рассказчика. Мне кажется, что это передавалась слушающим и внимающим ему его живая вера. И не внимать его словам, и не верить ему было невозможно…

Речь у него была, как удачно выразился о. М., полуславянской, причем заметно было, что она была для него естественной, может быть, даже его обычной разговорной речью, только слегка „при глаженной“. Это была речь глубоко церковного человека. Но главное, что заставляло меня отдать ему предпочтение, было то, что при всем том это была речь современного человека, который к со временным же людям и обращается. То есть мало того, что в ней не было каких-то чрезмерно книжных оборотов, нагромождений эпитетов, важнее всего то, что примеры, которые он приводил, он умел направить точно в цель – какую-нибудь нашу, нынешнюю язву, язву современного человека. Ему удавалось все это осмыслить и преподнести так, что я, например, всегда со стыдом узнавала себя, свой грех, свою страсть, свою немощь…

На литургии читалось Евангелие о гадаринском бесноватом. И вот после запричастного выходит о. Василий и начинает толковать прочитанное Евангелие… И я ушам своим не верю. Что же я слышу? Отец Василий говорит, что свиньи – это наши страсти, которые мы холим и лелеем. И вот нас постигает какое-то бедствие, тягота, как тех жителей гадаринских, которые были в страхе от того бесноватого. Мы просим у Господа помощи, избавления от бедствия, и Господь подает нам Свою милость и помощь. А что же мы? А мы, лишь только буря миновала, успокаиваемся и видим, что Господь ждет от нас преданности Ему, благодарности и жертвы – отказа от служения собственным свиньям-страстям. Но жертвовать мы ничем не хотим! Нам становится жалко наших свиней и страшно – а что же будет дальше, чего еще попросит у нас Господь? От чего еще надо будет во имя Его отказаться? И мы, подобно тем гадаринским жителям, начинаем малодушно умолять Господа, чтобы Он отошел от нас: „Господи, только не сейчас!“…