Борис Носик - Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

Никола де Сталь в расцвете сил, здоровья и славы — в последние месяцы жизни

Жозеф Фрисеро писал портреты, на которых заказчики сами себе очень нравились, а один из них, молодой князь Гагарин (сын того самого Ивана Гагарина, что был секретарем русского посольства в Париже и перешел в католическую веру), тот и вовсе воспылал к художнику дружескими чувствами и уговорил его двинуться на завоевание Петербурга. Через Константинополь, Киев и Москву добрался отважный художник в Петербург и был ласково принят русским императором, который ему даже ателье разрешил устроить в самом что ни на есть Зимнем дворце. Тут-то Фрисеро и начал рисовать всех этих сиятельных людей, всех подряд. А еще он давал избранным особам, близким к императору, уроки рисования, которые тоже пользовались успехом.

Среди учениц Фрисеро выделялась своей экзотической и, как непременно уточнил бы французский рассказчик, чисто славянской красотой юная Жозефина (Юзечка) Кобервейн, дочь шведской фрейлины Марии-Анны-Шарлотты Рутеншельд. Как и многие в узком придворном кругу, прелестная Юзечка имела за душой «тайну рождения» (которая, конечно, при дворе ни для кого не была тайной). Рассказывали, что однажды на придворном балу маменька ее, дочь гвардейского офицера-шведа, сладко пронзила сердце великого князя-наследника Николая Павловича — позднее императора. Так что рожденная фрейлиной Юзенька произрастала теперь при русском дворе как свидетельство этого прекрасного мгновенья императорской молодости, и если верить знатокам русской литературы, отблеск ее прелести без труда отыщешь сразу в двух повестях великого ценителя женской красоты Л. Н. Толстого («Хаджи-Мурат» и «Детство») — куда уж выше? Если уж граф Толстой выделял эту красавицу в толпе ослепительных петербургских дам, то легко представить себе, как растревожила она (вместе с ее чудесной «тайной рождения») сердце итальянца из здешнего, вполне провинциального в ту пору города-здравницы Ниццы.

Короче говоря, модный художник был взволнован безмерно, сделал своей ученице предложение, растроганная итальянскими слезами и талантом художника ученица его приняла, и молодые люди поплыли на корабле в Ниццу через прославленный мирным подвигом герцога Ришелье морской порт Одессу. Свадьба (по всем православным правилам) была отпразднована в Ницце 3 января 1849 года, государь осыпал молодоженов милостями, и немалые средства были им выделены из фонда императорской канцелярии, так что супруги смогли с удобством разместиться в обширном здании старинной «Командерии» за городом. Иные краеведы (ваш покорный слуга в их числе) полагают, что это Юзечка, плененная лаской здешнего солнца, уговорила пять лет спустя вдовую императрицу приехать на лечение не в знаменитый Биарриц, а сюда, в эту лучшую из здравниц.

Жозефина и Жозеф Фрисеро произвели на свет четырех сыновей. Один из них был русским морским атташе в Лондоне и женился на англичанке. Это его сыном и был брюссельский инженер Эмманюэль Фрисеро, явивший столько благородства и славянской щедрости в ту пору, когда близкую его сердцу, но не столь близкую по крови Россию постигли кровавые катастрофы — переворот, террор, насилие, нищета, океан лжи и предательства. Эмманюэль и жена его Шарлотта пригрели в своем брюссельском доме, где они жили с двумя детьми, беглую семью Березниковых, позднее — еще троих детей генерала П. Н. Врангеля и по просьбе парижанки Людмилы Любимовой (той самой красавицы-княгини, чья история подсказала писателю А. Куприну его «Гранатовый браслет») взяли на воспитание и троих сироток Любови и Владимира Сталей. Официально усыновлять Колю супруги не стали, чтобы сохранить ему его высокое имя, но были они для бедных петербургских деток любящими и заботливыми родителями. Притом что мадам Шарлотта Фрисеро возглавляла Русский Красный Крест в Бельгии и неустанно хлопотала о все новых и новых беженцах из несчастной России.

Конечно, верная своему обещанию, данному бедной подруге, и Людмила Ивановна Любимова (для большей «славянскости» грамотный французский биограф де Сталя зовет ее «Людмила фон Любимоф») пыталась поучаствовать в «воспитании», регулярно наезжала в Брюссель, однако дети росли, как могли, да и что можно сделать с подростками в их «невозможном» возрасте (вот ведь и собственный любимовский сынок Левушка вырос журналистом, редким паскудником и предателем, перебегавшим от монархистов к нацистам, а от них — к большевистским разведчикам до тех пор, пока не был выслан французскими властями из Парижа к новым его хозяевам, где он и написал свой знаменитый шедевр клеветы про эмиграцию…).

Конечно, Коля Сталь был тоже нелегким подростком, но родители («папа с мамой» он их звал) нежно его любили и старались дать ему все, что могли, в первую очередь — хорошее образование. Сперва учился он в строгом иезуитском коллеже Святого Михаила, потом в загородном, очень «современном» и либеральном коллеже Кардинала Мерсье. Учился он посредственно, рано стал мечтать о карьере поэта, потом и вовсе решил быть художником. Подобные мечты не могли бы нас удивить. Легенды о предке-художнике жили в этом доме, завешанном картинами, а воображение мальчика, растревоженное с ранних лет, ни в чем не знало отказу. В конце концов Николай стал студентом Королевской академии художеств в Брюсселе, изучал вдобавок архитектуру в академии искусств Сен-Жиль, странствовал по Голландии и Франции, знакомился с живописью Матисса, Сезанна, Брака и Сутина. Двадцати лет он целый год провел в Испании, и письма его полны восторженных описаний старинных городов. Он вообще был существо восторженное, свободолюбивое и неуправляемое. На пути из Испании Николай остановился в сказочном Руэрге. В монастыре Святого Семейства в Виль-Франш-де-Руэрге он повидался с младшей своей сестричкой — восемнадцатилетняя Ольга стала монахиней.

Маяк. Эскиз Никола де Сталя. Был выставлен на антибской выставке «Осень и зима», посвященной последним месяцам жизни художника

Вернувшись в Брюссель, Николай снял мастерскую и стал заниматься живописью самостоятельно. Кое-что он зарабатывал росписями по чужим эскизам. Все ему дается, но становится ясно, что это еще даже и не начало. Месье Фрисеро разочарован и обеспокоен. Он помнит, что их предок, великий Жозеф Фрисеро, после всех своих успехов умер нищим. Что ж будет с мальчиком? Отец надеялся, что он хоть займется архитектурой, ведь обещал. Но Никола неуправляем, беспечен — он сын воли. Часто проводит время в русской ночлежке, среди русских беженцев. А чаще и вовсе не поймешь, где он пропадает.