Иван Уханов - Рычков

Ехать в оренбургские степи Татищеву, конечно же, не особо хотелось. В Екатеринбурге он, знаток горного дела, исправно занимался им и за два с половиною года успел многое благоустроить. Как и в свое первое пребывание на Урале, он энергично поправлял наследие, оставленное ему неплохим знатоком металлургии, но слабым администратором Генниным, который в июне 1733 года не без отчаяния писал в Петербург кабинет-министру Остерману: «Припадая к ногам вашим, прошу, чтоб я отсюда был уволен, понеже мне такие великие дела одному более управлять несносно, и вижу, что я в делах оставлен и никакой помощи нет…»

Многие затруднения у Геннина происходили от незнания русского языка. К тому же оборудование, чины и должности на заводах назывались по-немецки. Русские мастера и рабочие языка немецкого не знали, тревожились, по мнению Татищева, «чтобы слава и честь отечества теми именами немецкими утеснены не были, ибо оным немцы могли себе неподлежащие в размножении заводов честь привлекать, еще ж из того и вред усмотря, что незнающие тех слов впадали в невинное преступление».

Не вынося чрезмерной иностранщины в русском обиходе, Татищев повелел на всех горных заводах Урала и Сибири пользоваться русским языком. Он считал, коль немцы желают служить в России, то и языком русским пусть овладеть стараются. Императрица Анна одобрила его предложение заменить на заводах немецкие названия русскими.

Зато обер-камергер Бирон озлобился и «не однажды говаривал, якобы Татищев главный злодей немцев». И когда Василий Никитич составил Табель горных чинов и проект горнозаводского Устава и отправил в Петербург на рассмотрение, Бирон воспрепятствовал утверждению этих крайне необходимых документов. Татищев хотел укрепить государственные заводы и усилить контроль над частными, заложить коллегиальные начала в их управлении, пресечь таким образом самоуправство и казнокрадство заводчиков и их петербургских опекунов.

Бирону не нравилось, как толково и дотошно Татищев повел дело, наводя в горных заводах порядок, укрощая уральского властелина миллионщика Акинфия Никитича Демидова, оправдывавшего свое узурпаторское своевольство тем, что «до Бога высоко, а до царя далеко».

Будучи фаворитом императрицы Анны, Бирон, по сути, стоял во главе «немецкого» правительства русских. Он вызвал из Саксонии барона Шемберга, чтобы, по словам Татищева, великий государственный доход похитить. И хотя Шемберг не имел никаких знаний и понятий о работе железных заводов, Бирон назначил его генералом берг-директором с полной властью. То есть затеяна была гнусная спекулятивная сделка по передаче казенных заводов в частные руки, благодаря чему Бирон мог бы бесконтрольно красть казну и наживаться.

Татищев разгадал замысел иностранных аферистов и письменно представил в Сенат все «худые поступки» Шемберга. Была создана следственная комиссия, которая работала не поспешая. Все же Шембергу вскоре пришлось подданные ему заводы сдать «с некоторыми темными и весьма казне убыточными договорами». Служебная честность и гражданская отвага Татищева воспрепятствовали деятельности кучки матерых казнокрадов, стоящих у трона самой императрицы. Однако ж Бирон и Шемберг за два года, по свидетельству Татищева, успели похитить более 400 тысяч рублей.

Тем не менее Бирон нисколько не пострадал, по-прежнему остался правой рукой всемогущей императрицы Анны.

Пострадал Татищев. Бирон воспылал к нему лютой ненавистью и ждал лишь случая, чтобы убрать со своей дороги. Со смертью Кирилова такой случай представился. Татищеву предложили сдать заводы и под видом царской милости направили его в Оренбургский край продолжать оставленные Кириловым дела.

Для Татищева места эти не были новыми, встречался он и с Кириловым, обсуждая способы усмирения башкирских мятежей. Несмотря на болезнь, 26 мая он выехал из Екатеринбурга и через Мензелинск, где конным, а где водным путем добрался до Самары, где находилась канцелярия Оренбургской комиссии.

По отзыву Рычкова, новый его начальник придирчиво «упражнялся в том, чтоб в совершенное об оной комиссии сведение придти». А когда ознакомился, то не возрадовался. В донесении в Петербург Татищев в те дни писал, что в комиссии «канцелярского порядка, как устав повелевает, учинено не было, протокола и журнала порядочно не содержало, списков служителям с их окладами не учинено… Счеты весьма неправильны, потому что приход и расход был в разных руках и весьма беспорядочен, чрез то учинились проронки…».

Недовольство тайного советника Татищева работой своего предшественника Петр Рычков воспринял как критику и в свой адрес. Когда же Татищев узнал, что канцелярию, обслуживающую огромный, простирающийся на 2,4 миллиона квадратных верст Оренбургский край (это в двенадцать раз больше территории сегодняшней Оренбургской области) ведет практически один Рычков, он подивился и выделил ему двоих помощников. Уже спокойным умом Татищев постиг и то обстоятельство, что канцелярские дела исполнялись подчас на ходу, в полевых условиях, штаб экспедиции нередко переселялся из-под одной крыши под другую.

Худо пришлось членам экспедиции, служившим без охоты и пользы. Уже 16 сентября 1737 года, то есть спустя два месяца после прибытия в Самару, Татищев уволил ботаника Гейнцельмана за то, что тот, не ведая русского языка, взялся составлять каталог растений, трав и кореньев на иностранных языках, готовя для русских многие неудобства в пользовании им. Иноязычие, заполнившее русскую землю, возмущало Татищева. Он даже новый город Екатеринбург называл по-своему, по-русски: Екатерининск!

Уволил Татищев и живописца Касселя, который получал огромные деньги, но за три года работы в экспедиции ничего не сделал.

Нашел Татищев немалые огрехи и у геодезистов, составлявших под руководством Кирилова ландкарты степного края. Но промашки случались, как уже сказано, больше из-за нехватки в картографии того времени должной астро-математической оснастки.

Татищев напрочь забраковал место, где был заложен Оренбург, найдя его неудобным, безлесным, вешними водами подтопляемым, не имевшим окрест плодородных земель и к тому же весьма отдаленным от построенных крепостей. Но Кирилов, вспомним, действовал в сложной, можно сказать, боевой обстановке да и градостроительного мастера не имел при себе. Притом город в устье Ори поставили по просьбе Абул-Хаир-хана, на основе его челобитной самой императрице. Кирилов, плохо знавший местность, во многом доверился природному степняку, полагая, что тому более ведомо, где удобнее строить город. Кирилов при выборе места для застройки не учел того, что степных кочевников, равнодушных к хлебопашеству, мало интересовало плодородие земель — то, что для русских поселенцев составляло первую необходимость.