Морис Палеолог - Тайный брак императора: История запретной любви

— Так, не правда ли, ваше впечатление плохое?

— Да, очень плохое… Французская монархия тоже видела, как отставляли превосходных министров под влиянием придворной камарильи — Шуазеля и Неккера. Вы знаете, что затем последовало…

На Волыни, при слиянии Липы со Стырью, армия генерала Сахарова обратила в бегство австро-германцев и захватила 12 000 пленных.

Четверг, 3 августа 1916 г.

Сазонов, вернувшись из Финляндии, вчера простился со своим персоналом в Министерстве иностранных дел и пришел повидаться со мной.

У нас была продолжительная задушевная беседа, Я увидел его таким, каким и ожидал: спокойным, полным достоинства, без малейшей горечи, счастливым лично за себя от вновь обретенной независимости, огорченным и встревоженным за будущее России.

Он подтвердил все, что я узнал об обстоятельствах его опалы:

— Вот уж год императрица относится ко мне враждебно. Она никак не могла мне простить, что я умолял императора не брать на себя командования войсками. Она так настаивала на моей отставке, что император наконец уступил. Так легко было подготовить мою отставку под предлогом состояния моего здоровья… Я так лояльно пошел бы этому навстречу. Затем, наконец, император оказал мне такой полный доверия торжественный прием в последний раз, когда я его видел…

Потом с глубокой грустью он резюмировал, так сказать, то, что с ним произошло:

— Император царствует, но управляет императрица… Под указку Распутина.

Вторник 29 августа 1916 г .

Так как бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде, я пошел сегодня днем с ним повидаться.

Я нашел его более чем когда-либо пессимистом. Отставка Сазонова и генерала Беляева в высокой степени его беспокоит.

— Теперь, — сказал он мне, — царица всемогуща. Штюрмер, человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, прекрасно сумел овладеть императрицей. Он регулярно является к ней с докладом, обо всем информирует ее, обо всем советуется, обращается с ней, как с правительницей; поддерживает в ней идею, что император, получив власть от Бога, ответственен пред одним только Богом, а кто позволяет себе перечить царской воле, совершает святотатство. Вы представляете себе, как действует подобный язык на мозг мистически настроенной женщины… Таким образом, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, предателями, нечестивцами.

— И вы не видите никакого выхода из этого положения?

— Никакого… Это положение трагическое.

— Трагическое… Это слишком сильное слово.

— Нет, поверьте мне! Это положение трагическое! Лично я поздравляю себя с тем, что больше не министр, не несу никакой ответственности за катастрофу, которая готовится. Но как гражданин я плачу о своей стране.

Глаза его наполнились слезами. Чтобы овладеть собой, он раза два или три пересек свой кабинет. Потом заговорил со мной о царе — без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:

— Царь рассудителен, умерен, трудолюбив. Его идеи чаще всего здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное осознание своего долга. Но ему недостает образования, и величие проблем, которые он призван решать, слишком часто выходит за пределы его ума. Император не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет царя остерегаться всех, кто выше. Поэтому он терпит возле себя одни ничтожества. Наконец, его величество очень благочестив, узким и суеверным благочестием, которое заставляет его ревниво охранять верховную власть, потому что она дана ему Богом.

Мы опять вернулись к императрице.

— Я протестую изо всех моих сил против гнусных слухов, которые распространяют о ней по поводу Распутина, — сказал Сазонов. — Это очень благородная и очень чистая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит мистическим бредом и меланхолией… Я не забуду странных слов, которые она сказала мне в сентябре 1911 года, когда я заменил Столыпина на посту председателя Совета министров. Я стал говорить о трудности моей задачи и сослался на пример моего предшественника, тут она резко остановила меня: "Владимир Николаевич, не говорите мне больше об этом человеке! Он умер, потому что Провидение судило так, что он исчезнет в этот день. О нем, значит, кончено. Никогда больше не говорите о нем". Она, кстати, отказалась пойти помолиться у его гроба, и император не изволил присутствовать на похоронах, потому как Столыпин, как он ни был предан царю и царице, предан до смерти, осмелился им сказать, что социальный строй нуждался в некоторой реформе.

Четверг, 14 сентября 1916 г.

Некоторое время ходил слух, что Распутин и Штюрмер не ладят больше друг с другом. Их больше не встречали вместе, они больше не ходили друг к другу.

Между тем они видятся и совещаются ежедневно. Их совещания происходят вечером в самом секретном месте Петрограда — в Петропавловской крепости.

Губернатором бастилии Романовых состоит генерал Никитин, дочь которого принадлежит к самым пламенным поклонницам "старца". Вот через нее и обмениваются посланиями Штюрмер и Гришка. Она отправляется за Распутиным в город и привозит его в своем экипаже в крепость. Оба заговорщика встречаются в доме губернатора, в комнате самой Никитиной.

Почему они окружают себя такой тайной? Почему выбрали это укромное место? Почему сходятся лишь после наступления ночи? Может быть, чувствуя на себе бремя всеобщей ненависти, они хотят скрыть от публики интимность своих отношений. Может быть, боятся, как бы бомба анархиста не помешала их свиданиям.

Но среди всех трагических сцен, о которых хранит воспоминания страшная государственная тюрьма, есть ли зрелище более страшное, чем ночные встречи этих двух злодеев, губящих Россию?

Вторник 3 октября 1916 г.

Штюрмеру удалось устранить своего смертельного врага — министра внутренних дел Хвостова. Ему, значит, больше нечего бояться дела Мануйлова.

Новый министр внутренних дел — один из вице-председателей Думы, Протопопов. До сих пор царь очень редко выбирал своих министров из среды народного представительства. Выбор Протопопова отнюдь не представляет, однако, эволюции в сторону парламентаризма. Далеко не так.

Протопопов был известен как октябрист, то есть очень умеренный либерал. В июне он входил в состав парламентской делегации, отправившейся в Западную Европу. Как в Лондоне, так и в Париже он заявил себя горячим сторонником войны до конца. Но на обратном пути, во время пребывания в Стокгольме, Протопопов позволил себе странную беседу с германским агентом, Паулем Варбургом, и хотя дело остается довольно темным, он несомненно высказался в пользу мира.