Михаил Герман - Хогарт

Но прошло меньше года, и новая гравюра того же самого «молодого негодяя» поступила в продажу. И она уже целиком была посвящена мистеру Кенту — точнее говоря, одной из новых его картин, с помощью которой он надеялся поддержать свою пошатнувшуюся репутацию.

То, что проделал Хогарт, было явлением в истории искусства невиданным. И скандал, разразившийся на этот раз, не шел ни в какое сравнение с только что утихнувшим. Это был скандал грандиозный и для любителей сенсаций просто восхитительный.

Хогарт сделал карикатуру на картину Уильяма Кента.

Эта картина совсем недавно висела в алтаре богатой церкви святого Климента в Вестминстере. Ничем особенным она не отличалась от обычной продукции этого художника. Ходили, правда, слухи, что сюжет картины показался публике уж чересчур невнятным, что многие и вовсе его не поняли — так безлики были писанные Кентом фигуры.

Хогарт придрался к случаю и решил внести ясность в запутанный вопрос. Он издал гравюру, в которой с дьявольской тонкостью спародировал картину, снабдив пародию такой надписью:

«Эта гравюра в точности повторяет ту прославленную алтарную картину в церкви святого Климента, которая по приказанию лорда лондонского епископа была снята, дабы положить конец спорам и пари между прихожанами относительно замысла художника. Для удовлетворения зрителей здесь имеется подробное объяснение этого замысла, смиренно предлагаемое в качестве подписи к оригиналу. Это даст возможность вернуть картину на место, благодаря чему шестьдесят фунтов, милостиво заплаченные прихожанами, не будут безвозвратно потеряны».

Этого Хогарту показалось мало.

По всей гравюре он расставил литеры, согласно которым к каждой детали картины давалось объяснение такого рода:

«А. Орган.

B. Ангел, на нем играющий.

C. Самая короткая часть руки.

D. Самая длинная часть руки.

E. Ангел, играющий на арфе.

F. Внутренняя сторона его ноги, но которой именно — правой или левой, — еще не удалось установить.

G. Рука, играющая на лютне.

H. Другая нога, предусмотрительно отсутствующая, чтобы дать место арфе…»

И далее в том же духе.

Одних надписей было достаточно, чтобы вконец унизить Кента. Но главное все-таки заключалось не в тексте, а в самой гравюре. Надо было обладать непревзойденной точностью глаза и редкостной чуткостью к фальши, чтобы так беспощадно оголить роковые слабости картины и воссоздать их резцом с невиданным сатирическим блеском Все то, что в картине было скрыто бойкостью кисти, банальной живописностью драпировок, яркостью приятных красок — беспомощность композиции, вялость рисунка, безвкусица и слащавость, — все убожество работы Кента обнажилось в полном своем бесстыдстве.

Такого убийственного позора не знал не только знаменитый Кент, но и вообще ни один художник славного города Лондона. Долгие годы потом простояла картина в старой санкристии церкви святого Климента, а позже, как говорит молва, служила декорацией музыкальной комнаты в таверне «Короны и якоря» на Стренде.

Можно только удивляться, что Кент, великий Кент, художник, принятый при дворе и имеющий множество влиятельных друзей, почти не пытался свести с Хогартом счеты, хотя и имел на то немало возможностей. Видимо, где-то в глубине души Кент понимал или хотя бы догадывался, что раздувать историю не стоит; пристальное, освещенное сатирой Хогарта внимание к его живописи могло привести к результатам для него печальным. Да и вообще — что может сделать человек, оказавшийся смешным?

Но ненависть к Хогарту Кент сохранил навсегда. И до последних своих дней он делал все, что от него зависело — а зависело от него многое, — чтобы ни один королевский заказ не был доверен обидчику.

Сэр Джеймс мог торжествовать. Если он и не был прямым вдохновителем Хогарта, то все равно радовался посрамлению соперника. А юная Джейн стала смотреть на Уильяма, как на рыцаря, защитившего честь фамильного герба.

Но каковы бы ни были сопутствующие этой истории обстоятельства, главным остается то, что Хогарт первым начал воевать с безвкусием и эпигонством в живописи и пользовался в этой борьбе оружием искусства. История подобных событий не знала.

Впрочем, ей еще многое предстояло узнать от мистера Уильяма Хогарта.

Разумеется само собою, что чрезвычайные события происходили в жизни Хогарта с известными перерывами, порой достаточно продолжительными. Так случилось и после большого шума по поводу карикатуры на картину Уильяма Кента. Два года Хогарт не тревожил общественное мнение и почти позволил Лондону о себе забыть.

Он усердно работал, читал книги, гулял по улицам, рисуя, как прежде, на ногтях. Вздыхал по мисс Торнхилл; но уже, надо признаться, не совсем безнадежно, поскольку замечал робкие знаки растущей благосклонности.

Но дела его шли неважно, он не умел с угрюмой безотказностью ремесленника изготовлять необходимое для безбедной жизни количество гравюр, резьбу же по серебру забросил почти полностью. Сестры его вынуждены заботиться сами о себе — они открывают жалкое подобие белошвейной мастерской, и единственно, чем Хогарт может им помочь, — это изготовлением великолепной коммерческой карточки с гербом, затейливыми украшениями и целой сценой, изображающей процветающую мастерскую Мэри и Энн Хогарт.

Нельзя сказать даже, что он бедствует, временами он гордый обладатель полудюжины соверенов, но порой у него в кармане нет и фартинга. И он никогда не знает, что будет завтра.

И «О, Лорд!» — как восклицают англичане, обращаясь к своему богу, — чего только не приходилось гравировать Хогарту ради заработка — рекламные карточки, приглашения на похороны и на бенефисы, рисунки гербов, планы, карты, картинки к ученым трактатам и даже пособия для обучения новобранцев владению пикой и алебардой.

Но печальнее всего, что сам он по-прежнему не знает, что ждет от самого себя. Он принимается иллюстрировать книги — это все же ближе к искусству, чем гравирование солдатиков с копьями. У него сохранились некоторые, завязанные еще отцом, связи с книгоиздателями и книготорговцами. Но, видимо, и это занятие для него не более чем заработок. К тому же выбирать не приходилось. Он иллюстрировал и Апулея, и Обри де ла Монтре, и столь почитаемого в то время Самуэля Батлера. Большею частью иллюстрации Хогарта посредственны, а некоторые откровенно заимствованны, как, например, гравюры к батлеровскому «Гудибрасу». Конечно, он не занимался плагиатом но своему желанию, просто издатели требовали повторения традиционных композиций. Но и позже, делая картинки к следующему изданию «Гудибраса», Хогарт ничего особенно интересного не придумал.