Семен Экштут - Тютчев: Тайный советник и камергер

слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, англ<���ийские> журналы или парижские театры и <���бордели> — то мое глухое Михаиловское наводит на меня тоску и бешенство» {2} . Таким образом, паровозы, пароходы, хорошо изданные журналы — всё это для Пушкина приметы цивилизации, до которой России еще далеко. Впоследствии он как издатель «Современника» привлечет к сотрудничеству в своем журнале князя Петра Борисовича Козловского, дипломата, известного знатока римских классиков, и закажет ему статью «Краткое начертание теории паровых машин». Напомню, что в это время в Российской империи не было еще ни одной действующей железной дороги, а ветка от Петербурга до Царского Села только строилась. Пушкин считал эту статью столь важной, что даже в канун дуэли просил Вяземского напомнить Козловскому о ней!

Находившийся же в центре европейской цивилизации Тютчев не мыслил свою жизнь без каждодневного чтения европейских газет и журналов, но не задумывался над тем, что нужно для того, чтобы всё это появилось в России. Возвращаясь на родину, он написал жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины» {3} . Отсталость России никогда не воспринималась им сквозь призму неразвитости ее экономики, но всегда рассматривалась как неизбежное следствие, порожденное огромным пространством Империи. Он болезненно воспринимал эти бескрайние просторы и разъединенность близких людей в пространстве. Преодолевая дискомфорт и свойственный ему страх одиночества в дороге, он написал почти два десятка стихотворений [2].

Анна Андреевна Ахматова в стихотворении «Тайны ремесла» написала: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда. / Как желтый одуванчик у забора, / Как лопухи и лебеда». В этой книге я мало буду говорить о стихах Тютчева и много — о том житейском «соре», из которого они выросли.

Карамзин, ссылаясь на летописное свидетельство, в одном из примечаний к пятому тому «Истории государства Российского» поведал современникам о пращуре рода Тютчевых — московском боярине Захарии Тутчеве (или Тетюшкове), «хитром муже», который прославился тем, что блестяще выполнил важное дипломатическое поручение великого князя Московского Дмитрия Ивановича, впоследствии прозванного Донским.

В 1380 году в Москву «приехали Мамаевы послы с требованием, чтобы Димитрий платил Хану древнюю дань, без всякого уменьшения». Великому князю требовалось выиграть время: решающая схватка с Ордой была не за горами — и тогда к хану Мамаю послали хитроумного Захарию Тутчева. Великий князь дал своему послу «множество золота, серебра и двух переводчиков». Захария своевременно довел до сведения великого князя о военных приготовлениях хана, что позволило Дмитрию Ивановичу подготовиться к предстоящей битве на Куликовом поле. Хан Мамай встретил Захарию гневно, швырнул в него башмак с правой ноги и сказал своим воинам: «Возьмите дары Московские и купите себе плети: злато бо и сребро Князя Димитрия всё будет в руку моею; землю же его разделю служащим мне, а самого приставлю стадо пасти верблюжее».

Московский боярин не растерялся и проявил не только выдержку, но и остроумие. «Захария отвечал смело, и воины хотели убить его: Мамай удержал их, и звал сего боярина к себе на службу. Хитрый Захария не отказался, но просил, чтобы ему дозволили прежде отправить Димитриево посольство». Мамай написал грамоту к Дмитрию Ивановичу. Мурзы ханские должны были вручить ее великому князю; «но Захария, встреченный близ Оки отрядом Российским, связал сих четырех Мурз, изорвал грамоту Ханскую, послал одного Татарина сказать о том их Государю, и благополучно возвратился в Москву» {4} . Больше мы ничего не знаем об этом человеке и очень мало знаем о нескольких поколениях его потомков.

Возникает естественный и вполне объяснимый соблазн усмотреть какие-то черты «хитрого мужа» и одного из первых российских дипломатов в личности Федора Ивановича. Но постараемся избежать этого соблазна и не станем предаваться досужим размышлениям о том, как причудливо «тасовалась колода» в роду Тютчевых, в результате чего наш герой унаследовал от своего далекого предка изобретательность и тонкость ума. Независимое поведение, смелость в речах и поступках, «страсти роковые» — всё это станет отличительной чертой тютчевского рода.

Родной дед поэта Николай Андреевич Тютчев был прямым потомком Захарии в пятнадцатом колене и получил известность своим романом с печально знаменитой Дарьей Николаевной Салтыковой, вошедшей в историю под именем Салтычихи {5} . Каждому школьнику известно, что Салтычиха прославилась бесчеловечным отношением к собственным крестьянам и насмерть замучила несколько десятков крепостных, но мало кто знает, что она рано (в 25 лет!) овдовела и в буквальном смысле слова изнывала без мужа в своем подмосковном селе Троицком, что в Теплом Стане.

Это имение Дарья Николаевна унаследовала от думного дьяка Автонома Ивановича Иванова, своего деда по отцовской линии. Дьяк Автоном был взят из грязи да посажен в князи: в конце XVII века он руководил Иноземским, Поместным, Рейтарским и Пушкарским приказами. Сохранились адресованные ему письма Петра Великого: одно — о работниках, определенных для переселения в Петербург; другое — о государственных доходах и о продажных товарах, причем в этом письме царь повелевал дьяку представить соответствующую ведомость {6} . Думный дьяк отличался непревзойденной практической сметкой и прекрасным политическим чутьем, благодаря чему не только смог удержаться на высоких постах и, главное, ухитрился выжить среди беспрерывных казней конца века, но и нажил баснословное состояние в 19 тысяч крепостных крестьян, которое, по неизвестной нам причине, всё пошло прахом: внучке досталось всего лишь 600 душ {7} .

Грамоты Дарья Николаевна не знала: читать и писать не умела, даже не могла самостоятельно расписаться на официальном документе. Молодая вдова отличалась богатырским сложением, пылким темпераментом и ярко выраженными садистскими наклонностями. Постоянная сексуальная неудовлетворенность и породила у Дарьи Салтыковой ненормальную страсть к жестокостям: она получала удовлетворение, причиняя другим физическую боль и наслаждаясь чужими страданиями. Особенно доставалось молодым женщинам, причем наиболее частым поводом для истязаний со смертельным исходом служило «нечистое мытье платья или полов» {8} . У Ермолая Ильина, одного из своих крепостных, она убила трех его жен, последовательно одну за другой! Убитых хоронили в окрестном лесу в безымянных могилах, едва присыпав землей. Несколько смельчаков отважились подать на Салтычиху жалобу властям — и были биты кнутом и сосланы в Сибирь, а один несчастный был выдан барыне на расправу и по ее приказу запорот. После этого уже никто не смел жаловаться.

Читать дальше