Ник Барон - Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары

Их спокойный свет струился вниз и встречался с мягким сиянием, которое словно поднималось, мерцая, от собравшихся в соборе людей. Воздух был теплым и плотным, пропитанным непонятными ароматическими запахами, которые источали благовония в кадилах, однако самое большое впечатление производил невидимый глазу мужской хор. Звучные басы и чистые голоса теноров и дискантов не уступили бы любой опере в Ковент-Гардене [39] Известный лондонский театр. — Примеч. перев. .

Я был очень доволен, что смог придти на службу, и уже собирался выйти из собора, как мое внимание привлекло движение у алтаря. Там сформировалось торжественное шествие, которое возглавил епископ и которое двигалось к выходу из собора. Толпа внутри поспешно расступилась, чтобы освободить ей проход. Вокруг меня сгрудилась группа крестьян, которые могли помешать мне скрыться в случае опасности. Однако у меня не возникало никаких подозрений, пока один крестьянин с роскошной бородой не прижался ко мне так близко, что огонь моей свечи подпалил его усы. Они мгновенно вспыхнули, и мне пришлось прикрыть рукой их остатки, чтобы не обгорели его глаза. Те, кто стоял поблизости, решили, что я напал на него, пока он не рассмеялся и не сказал: «Ничего! Ничего!» [40] В оригинале «Nitchy Vo! Nitchy Vo!» — Примеч. перев. , что успокоило ситуацию. Однако воздух вокруг теперь был пропитан другим, гораздо менее приятным запахом.

После этого я еще много раз был в соборе, в основном для того, чтобы послушать мужской хор, а также чтобы лучше понять русский характер. Мне рассказали, что однажды в кемском соборе некто, притворившийся богомольцем, так поцеловал инкрустированную драгоценными камнями раму одной из усыпальниц, что откусил от нее большой рубин!

В русской церкви был один интересный религиозный обычай, который иногда мог оказаться весьма приятным. В конце пасхальной службы священник, проводящий богослужение, обращался к пастве: «Христос воскресе!», на что ему отвечали: «Воистину воскресе!» Потом священник обходил прихожан, повторяя слова, сказанные апостолами у гробницы, получал ответ и обнимал каждого, целуя его или ее в обе щеки. Прихожане повторяли это действие со своими ближайшими соседями, сначала в церкви, а потом в своих домах. Привлекательная сторона этого обычая заключалась в том, что каждый до начала службы был волен выбирать, с кем стоять рядом.

Неделя после Рождества прошла в приятном времяпрепровождении и в визитах в гости и закончилась торжественным обедом в новогоднюю ночь, который мы дали нашим русским друзьям и союзникам. Наше меню — работа лейтенанта Кеннеди — было весьма впечатляющим:

Различные закуски

Суп — томатный

Рыба — отварной лосось

Первое блюдо — говядина a la Bonne Femme

Жаркое — индейка

— дичь

— жареная говядина

Гарнир — картофель

— фасоль

— рис в соусе по-французски

Десерт — рождественский пудинг

Острые закуски — ангелы-наездники

— Персиковая мелба

— Кофе

— Молодой сыр

Это меню, возможно, выглядело лучше самой еды, но даже при этом обед стал часом триумфа для наших поваров из морских пехотинцев, которые, вооружившись консервными ножами, показали себя во всей красе. Свежего лосося мы нашли без проблем, а за две порции «Маконаки» смогли достать и разновидность дикой индейки, но вот говядина a la Bonne Femme представляла собой лишь слегка закамуфлированные и поджаренные консервы.

Отсутствие военной и политической активности, а также установившаяся спокойная погода предоставили удобную возможность для инспекционной поездки по карельским заставам. Оставив инструкции на случай любой непредвиденной ситуации, мы с Менде закутались в шубы и одеяла и при температуре всего в -30 градусов <���—34 по Цельсию — Примеч. перев.> отправились на санях с Микки и Мышкой в сторону границы. Наш путь пролегал, в основном, по льду замерзшей реки Кемь, которую мы покидали лишь тогда, когда дорога срезала ее повороты. Местность, укутанная тяжелым одеялом снега, выглядела совершенно незнакомой, и если летом она казалась тихой, то сейчас была абсолютно безмолвна. В суровый мороз звуки журчащей воды, ревущих быстрин и водопадов исчезли подо льдом в несколько футов толщиной. О том, что мы передвигаемся по реке, мы могли судить лишь по широкому просвету между темными стенами леса, так как снег укрыл и реку, и землю одинаково толстым белым покрывалом.

Так называемая дорога представляла из себя узкую тропу, по которой могли проехать лишь одни сани. Она была обозначена маленькими деревцами, воткнутыми в лед на расстоянии примерно 100 ярдов друг от друга, ее поверхность была утрамбована проезжающими санями до состояния насыпной дороги и уходила в глубину на шесть футов. Иногда с обеих сторон дороги возвышались сугробы высотой до десяти футов, однако бывало и так, что ветер сдувал весь снег, и трасса превращалась в своеобразную дамбу. Когда нам встречались другие сани, приходилось съезжать с дороги, что неизбежно означало холодный душ и невероятные усилия для нас и маленькой лошадки, чтобы вернуть сани обратно. На трассе было принято уступать дорогу нагруженным саням, а поскольку крестьяне, направлявшиеся в Кемь, всегда ехали с грузом, удача была не на нашей стороне. Однако подобные встречи происходили не чаще двух раз в день, и у нас было немного поводов для недовольства.

Микки прерывал монотонность нашей поездки, указывая на отверстия, которые проделывали для доступа воздуха лисы и другие животные. Своим острым зрением он различал их перемещения под снегом и однажды остановил сани, чтобы показать нам охоту, где в роли добычи выступал заяц-беляк. Мы различали лишь едва заметные движения под снегом, но он в деталях описывал перемещения охотника и добычи, как если бы видел это при ярком солнечном свете на фоне яркой листвы, а не в тусклых сумерках на бескрайней бело-серой поверхности без единого следа. Для его историй о призраках и феях трудно было найти более подходящую обстановку — даже перед камином где-нибудь в Англии они звучали бы далеко не так страшно. Огромная фигура Микки, закутавшегося в коричневую шинель, его покрытые инеем борода, брови и лицо, то, как он удерживал поводья в огромных почерневших ладонях — в любую погоду он ходил без рукавиц; его лошадка в длинной заиндевелой попоне, чьи чувствительные уши реагировали на каждый шорох, улавливая в черном лесу много звуков, недоступных нашему слуху, замерзавшие в воздухе облака пара, вырывавшиеся из ее ноздрей при каждом выдохе, давящая тишина, нарушаемая лишь звоном колокольчика на деревянной дуге и шелестом полозьев, — вся эта обстановка идеально подходила для рассказов о снежных духах и медведях-призраках.