Лия Лозинская - Во главе двух академий

Она продает все, что у нее имелось ценного, оставив себе… «из серебра только вилки и ложки на четыре куверта», и за пять лет расплачивается с долгами князя Михаила.

«Если бы мне сказали до моего замужества, что я, воспитанная в роскоши и расточительности, сумею в течение нескольких лет (несмотря на свой двадцатилетний возраст) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не поверила; но подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть хорошей управительницей их имений, и меня не пугали никакие лишения…»

После смерти мужа Дашкова пять лет почти безвыездно живет в деревне. Хозяйственна, расчетлива, практична.

Об этом ее первом, и лишь отчасти добровольном, изгнании известно совсем мало.

В декабре 1769 г. Дашкова предпринимает свою первую заграничную поездку. На два года. Для «поправления здоровья» детей. Но верней другое: Дашкова отправляется в путешествие, чтобы удовлетворить свою «безжалостную наблюдательность». Она хочет увидеть все, что есть в Европе достопримечательного: посетить различные города, познакомиться с музеями и картинными галереями, мануфактурами и фортификациями, общественными учреждениями и научными коллекциями.

Примерно за год до этого Екатерина Романовна с детьми побывала в Киеве. Она осматривает Киево-Печерскую лавру, любуется фресками и мозаикой, восхищается академией. И делает вывод: «Наука проникла в Киев из Греции задолго до ее появления у некоторых европейских народов, с такой готовностью называющих русских варварами. Философия Ньютона преподавалась в этих школах в то время, как католическое духовенство запрещало ее во Франции».

Характерная для Дашковой позиция. Некий духовный паспорт, который не раз предъявляла она собеседникам во время своих заграничных путешествий.

За ее плечами могучая и великая держава с древней культурной традицией — такой воспринимала она Россию. И считала себя причастной к ее славе.

В этой связи стоит привести любопытный разговор, который произошел значительно позже, в 1780 г., во время пребывания Екатерины Романовны в Вене, между нею и австрийским канцлером В. А. Кауницем. [40] Дашкова была наслышана не только о государственных талантах канцлера, но и о его избалованности и демонстративном пренебрежении к правилам приличия. Не могла она не знать и о скандальной истории, случившейся во время посещения Вены папой Пием VI. Кауниц пригласил папу на обед, но якобы так увлекся верховой ездой в своем загородном манеже, что заставил «святейшего» долго ждать и явился к тому же прямо в сапогах и с хлыстом в руке. Принимая приглашение Кауница отобедать у него, Дашкова предупредила, что если не застанет хозяина, то ждать не будет и отправится обедать домой («завтракаю рано и не могу сидеть без пищи столь долгое время»). Когда гостья переступила порог дворца, канцлер встречал ее.

На обеде у канцлера речь зашла о Петре I. Кауниц назвал его создателем России и русских. Дашкова заспорила, утверждая, что государственная и культурная история России имеет несравненно более древние истоки.

«— Еще 400 лет тому назад, — сказала я, — Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.

— Разве вы не считаете ни во что, княгиня, — возразил он (Кауниц. — Л. Л. ), — что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времен Петра I?

— Великая империя, князь, имеющая неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает, простите меня, князь, только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство…»

Должно быть, не во время светского застолья родилась та примечательная характеристика Петра I, которую мы находим в «Записках». Она, безусловно, была итогом длительных раздумий и поражает глубиной: гениален, деятелен, деспотичен. «…Отнял у крепостных право жаловаться в суд на притеснения помещиков… ввел военное управление, самое деспотичное из всех… торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы…»

Деспотичным Петровым преобразованиям Дашкова противопоставляет «гуманно-реформаторскую» деятельность Екатерины II.

Воспроизводя в своих воспоминаниях разговор с Кауницем, Дашкова не забывает рассказать и о том, что канцлер немедля сообщил о взглядах заезжей российской знаменитости австрийскому императору Иосифу II.

Пожалуй, Екатерину Романовну больше интересовал другой адресат, до которого скорее всего также дошло содержание записки Кауница, — Екатерина. Отсюда, из-за границы, где родилась ее репутация заговорщицы и фрондерки, и должна была императрица получить доказательство ее лояльности.

В ту пору, когда Дашкова беседовала в Вене с Кауницем, главной ее заботой была карьера сына, зависевшая от отношения к ней императрицы. Надо заметить, что в этом случае Екатерине Романовне нередко изменяла обычная ее принципиальность.

Действительно ли считала Дашкова гуманной деятельность тогдашнего правления? Есть немало оснований в этом сомневаться. В одном из писем брату она горько сетует на то, что «как-нибудь» и «кнут» — это «главные пружины нашего государства». [41] В цитируемом письме Е. Р. Дашковой А. Р. Воронцову, относящемуся, должно быть, к 1790-м годам (Круглое, 8 июля, без указания года), по-русски написаны только два слова: «как-нибудь» и «кнут», особо выделенные («le как-нибудь, le кнут»). Дальше Дашкова пишет: «И такова фатальность нашего времени, что настоящая философия не может даже желать сейчас ослабления обеих пружин» (Архив кн. Воронцова, кн. XII, с. 362).

Дашкова едет за границу под скромным именем госпожи Михалковой. Это даст ей возможность (так она сама объясняет) не посещать иностранные дворы и соблюдать строжайшую экономию — «тратить только на еду и лошадей».

Через Ригу и Кенигсберг Екатерина Романовна со своими спутниками приезжает в Данциг. Она останавливается в гостинице «Россия». На стене в зале висят два монументальных полотна: раненые и умирающие русские солдаты просят пощады у победителей-пруссаков. И это после взятия Берлина войсками генерала Чернышева! Дашкова возмущена. Она негодует особенно яростно потому, что в гостинице, как правило, останавливаются русские путешественники: совсем недавно здесь был Алексей Орлов. «И он их не купил и не бросил в огонь? — допытывает она русского поверенного в делах. — В сравнении с ним я очень бедна, но все-таки я это устрою».