Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

ская лень равно исчезали, не заменяясь еще немецким

утилитаризмом, удобряющим умы наукой, как поля

навозом для усиленной жатвы. Порядочный круг сту­

дентов не принимал больше науку за необходимый,

но скучный проселок, которым скорее объезжают

в коллежские асессоры. Возникавшие вопросы вовсе

не относились до табели о рангах.

С другой стороны, научный интерес не успел еще

выродиться в доктринаризм; наука не отвлекала от вме­

шательства в жизнь, страдавшую вокруг. Это сочув­

ствие с нею необыкновенно поднимало гражданскую

нравственность студентов. Мы и наши товарищи гово­

рили в аудитории открыто все, что приходило в голову;

тетрадки запрещенных стихов ходили из рук в руки,

запрещенные книги читались с комментариями, и при

всем том я не помню ни одного доноса из аудитории,

ни одного предательства. Были робкие молодые люди,

уклонявшиеся, о т с т р а н я в ш и е с я , — но и те молчали.

Один пустой мальчик, допрашиваемый своей ма­

терью о маловской истории под угрозою прута, расска­

зал ей кое-что. Нежная мать, аристократка и княгиня,

бросилась к ректору и передала донос сына как дока­

зательство его раскаяния. Мы узнали это и мучили его

до того, что он не остался до окончания курса.

История эта, за которую и я посидел в карцере,

стоит того, чтоб рассказать ее.

132

Малов был глупый, грубый и необразованный про­

фессор в политическом отделении. Студенты презира­

ли его, смеялись над ним.

— Сколько у вас профессоров в отделении? — спро­

сил как-то попечитель у студента в политической ауди­

тории.

— Без Малова д е в я т ь , — отвечал студент.

Вот этот-то профессор, которого надобно было вы­

честь для того, чтоб осталось девять, стал больше

и больше делать дерзостей студентам; студенты реши­

лись прогнать его из аудитории. Сговорившись, они

прислали в наше отделение двух парламентеров, пригла­

шая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас

объявил клич идти войной на Малова, несколько чело­

век пошли со мной; когда мы пришли в политическую

аудиторию, Малов был налицо и видел нас.

У всех студентов на лицах был написан один страх:

ну, как он в этот день не сделает никакого грубого за­

мечания. Страх этот скоро прошел. Через край полная

аудитория была непокойна и издавала глухой, сдавлен­

ный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось

шарканье.

— Вы выражаете ваши мысли, как лошади, но­

г а м и , — заметил Малов, воображавший, вероятно, что

лошади думают галопом и р ы с ь ю , — и буря поднялась;

свист, шарканье, крик: «Вон его, вон его! Pereat!» * Ма-

лов, бледный как полотно, сделал отчаянное усилие

овладеть шумом, и не мог, студенты вскочили на лавки.

Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал про­

бираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили

по университетскому двору на улицу и бросили вслед

за ним его калоши. Последнее обстоятельство было

важно, на улице дело получило совсем иной характер;

но будто есть на свете молодые люди семнадцати —

восемнадцати лет, которые думают об этом.

Университетский совет перепугался и убедил попе­

чителя представить дело оконченным и для того винов­

ных или так кого-нибудь посадить в карцер. Это было

неглупо. Легко может быть, что в противном случае

государь прислал бы флигель-адъютанта, который для

получения креста сделал бы из этого дела заговор, вос­

стание, бунт и предложил бы всех отправить на каторж­

ную работу, а государь помиловал бы в солдаты. Видя,

* Да сгинет! ( лат. ).

133

что порок наказан и нравственность торжествует, госу­

дарь ограничился тем, что высочайше соизволил утвер­

дить волю студентов и отставил профессора. Мы

Малова прогнали до университетских ворот, а он его

выгнал за ворота. Vae victis * с Николаем; но на этот

раз не нам пенять на него 1.

Итак, дело закипело. На другой день после обеда

приплелся ко мне сторож из правления, седой старик,

который добросовестно принимал à la lettre **, что сту­

денты ему давали деньги на водку, и потому постоянно

поддерживал себя в состоянии более близком к пьяно­

му, чем к трезвому. Он в обшлаге шинели принес от

«лехтура» записочку — мне было велено явиться к нему

в семь часов вечера. <...> Ректором был тогда Двигуб-

ский <...> он принял нас чрезвычайно круто и был груб;

я порол страшную дичь и был неучтив. <...> Раздражен­

ный Двигубский велел явиться на другое утро в совет,

там в полчаса времени нас допросили, осудили, приго­

ворили и послали сентенцию на утверждение князя

Голицына.

Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в ли­

цах представить студентам суд и расправу универси­

тетского сената, как вдруг в начале лекции явился

инспектор, русской службы майор и французский танц­

мейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке —

меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла

провожать, на дворе тоже толпилась молодежь: видно,

меня не первого вели; когда мы проходили, все махали

фуражками, руками; университетские солдаты двигали

их назад, студенты не шли.

В грязном подвале, служившем карцером, я уже на­

шел двух арестантов: Арапетова и Орлова; князя Анд­

рея Оболенского и Розенгейма посадили в другую ком­

нату, всего было шесть человек, наказанных по малов-

скому делу. Нас было велено содержать на хлебе и воде,

ректор прислал какой-то суп, мы отказались, и хорошо

сделали: как только смерклось и университет опустел,

товарищи принесли нам сыру, дичи, сигар, вина

и ликеру. Солдат сердился, ворчал, брал двугривенные

и носил припасы. После полуночи он пошел далее и

пустил к нам несколько человек гостей. Так проводили

мы время, пируя ночью и ложась спать днем. <...>

* Горе побежденным ( лат. ) .

** в буквальном смысле ( фр. ) .

134

Учились ли мы при всем этом чему-нибудь, могли ли

научиться? Полагаю, что «да». Преподавание было

скуднее, объем его меньше, чем в сороковых годах. Уни­

верситет, впрочем, не должен оканчивать научное вос­

питание; его дело — поставить человека à même * про­

должать на своих ногах; его дело — возбудить вопросы,