Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

рисовал 7 и очень хорошо пел романсы, т. е. не пел,

а говорил их почти речитативом.

Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про

кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь

светской женщины, рассказать про нее небывалую исто­

рию, наговорить дерзостей — ему ничего не стоило.

Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как

гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и бывало

ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит —

свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда сме­

ялся над убеждениями, призирал тех, кто верит и спо­

собен иметь чувство... Да, вообще это был «прият­

ный» человек!.. Между прочим, на нем рубашку

всегда рвали товарищи, потому что сам он ее не

менял...

Хоть бы его «Молитва» — вот как была сочинена:

мы провожали из полка одного из наших товарищей.

Обед был роскошный. Дело происходило в лагере.

После обеда Лермонтов с двумя товарищами сел в те­

лежку и уехал; их растрясло — а вина не ж а л е л и , —

одному из них сделалось тошно. Лермонтов начал:

151

«В минуту жизни трудную...» Когда с товарищем про­

исходил весь процесс тошноты, то Лермонтов деклами­

ровал:

Есть сила благодатная

В созвучьи слов живых... —

и наконец:

С души как бремя скатится...

Может быть, он прежде сочинил «Молитву», но мы

узнали ее на другой день.

Вообще Лермонтов был странный человек: смеялся

над чувством, презирал женщин, сочинял стихи, вроде:

Поверю совести присяжного дьяка,

Поверю доктору, жиду и лицемеру,

Поверю, наконец, я чести игрока,

Но клятве женской не поверю... 8 —

а дрался за женщину, имя которой было очень уж

не светлое 9. Рассказал про эту дуэль как про величай­

шую тайну, а выбрал в поверенные самых болтунов,

зная это. Точно будто хотел драпироваться в свою таин­

ственность... За эту дуэль он был сослан второй раз

на Кавказ.

Проезжая через Москву, он был в семействе Марты­

нова, где бывал юнкером принят как родной. Мартынов

из школы вышел прямо на Кавказ. Отец его принял

Лермонтова очень хорошо и, при отправлении, просил

передать письмо сыну. У Мартынова была сестра; она

сказала, что в том же конверте и ее письмо. Дор о гой

Лермонтов, со скуки, что ли, распечатал письмо это,

прочел и нашел в нем 300 руб. Деньги он спрятал и при

встрече с Мартыновым сказал ему, что письмо он поте­

рял, а так как там были деньги, то он отдает свои.

Между тем стали носиться по городу разные анекдоты

и истории, основанные на проказах m-lle Мартыновой;

брат пишет выговор сестре, что она так ветрено ведет

себя, что даже Кавказ про нее р а с с к а з ы в а е т , — а отца

благодарит за деньги, причем рассказывает прекрасный

поступок Лермонтова. Отец отвечает, что удивляется,

почему Лермонтов мог знать, что в письме деньги, если

этого ему сказано не было и на конверте не написано;

сестра пишет, что она писала ему, правда, всякий вздор,

похожий на тот, про который он говорит, но то письмо

потеряно Лермонтовым.

Мартынов приходит к Лермонтову: «Ты прочел

письмо ко мне?..»

152

— Да.

— Подлец!

Они дрались. Первый стрелял Лермонтов.

— Я свиней не б ь ю . — И выстрелил на воздух.

— А я так бью!...

Теперь слышишь, все Лермонтова жалеют, все его

любят... Хотел бы я, чтоб он вошел сюда хоть сейчас:

всех бы оскорбил, кого-нибудь осмеял бы... Мы давали

прощальный обед нашему любимому начальнику 10. Все

пришли, как следует, в форме, при сабле. Лермонтов

был дежурный и явился, когда все уже сидели за сто­

лом; нимало не стесняясь, снимает саблю и становит

ее в угол. Все переглянулись. Дело дошло до вина.

Лермонтов снимает сюртук и садится за стол в рубашке.

— Поручик Л е р м о н т о в , — заметил старший , — из­

вольте надеть ваш сюртук.

— А если я не надену?..

Слово за слово. «Вы понимаете, что после этого мы

с вами служить не можем в одном полку?!»

— А куда же вы выходите, позвольте вас спро­

сить? — Тут Лермонтова заставили одеться.

Ведь этакий был человек: мы с ним были в хороших

отношениях, у меня он часто ночевал (между прочим,

оттого, что свою квартиру никогда не топил), а раз-

таки на дежурстве дал мне саблею шрам.

И. В. АННЕНКОВ

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СТАРОЙ ШКОЛЕ

ГВАРДЕЙСКИХ ПОДПРАПОРЩИКОВ

И ЮНКЕРОВ. 1831 ГОД

Я поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков

и юнкеров юнкером л.-гв. в конный полк в начале

1831 года — в то самое время, когда полки гвардии

только что выступили в польский поход, который,

между прочим, отозвался и на школе. Сначала было

объявлено, что все юнкера пойдут в поход со своими

полками, а когда они изготовились к выступлению,

состоялось другое распоряжение, по коему в поход на­

значены были только юнкера первого класса 1, второму

приказано было остаться в школе, а чтобы пополнить

численность эскадрона, назначено было произвести

экзамены и допустить прием в школу не в урочное

время, то есть не в августе, как всегда было, а в генваре.

Я был в числе тех новичков, которые держали экзамен

и поступили в школу в генваре 1831 года.

Приемный экзамен, который мы держали для по­

ступления в школу, производился в то время не тем

порядком, который соблюдается теперь, то есть экза­

менующихся не вызывали для ответов поодиночке,

а несколько новичков в одно время распределялись

по учителям, для которых в разных углах конференц-

залы поставлены были столы и классные доски. Таким

образом, каждый экзаменовался отдельно, и учитель,

проэкзаменовав его, подходил к большому столу,

который стоял посередине конференц-залы, и заявлял

инспектору классов, сколько каждый экзаменующийся

заслуживал баллов. <...>

Приступая к описанию обычной, ежедневной жизни

юнкеров, я должен оговориться, что я имею в виду

154

представить отдельно два периода внутреннего устрой­

ства школы. Первый период, с которого я начал свой

рассказ, охватывает то время, когда командиром

школы был Годейн, а эскадронным командиром Гудим-

Левкович. Это время известно под названием старой

школы, о которой все мы сохранили самую задушев­

ную память и которая кончила свое существование

с назначением в 1831 году командиром школы Шлип-

пенбаха. Второй период, то есть время Шлиппенбаха,

будет заключать в себе тяжкую для нас годину, когда

строгости и крутые меры довели нашу школу до поло­

жения кадетского корпуса. Мы вынесли всю тяжесть