Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

Лопатину показалось, что командир полка шутит, но Ковтун и не думал шутить. Он никогда не имел дела с корреспондентами и задал свой странно прозвучавший в этой обстановке вопрос, просто чтоб что-нибудь сказать. Голова его была занята другим. Он знал, что контратака румын неотвратимо приближается.

- Товарищ капитан, соединяю! - крикнул телефонист, и Ковтун схватился за трубку.

- Докладывает Ковтун. Перед моим фронтом румыны накапливаются на исходных рубежах для атаки.

- Ну и пусть накапливаются, - сказал Ефимов. - У нас тут тоже накапливаются, ждем. Заградительный огонь подготовили?

- Так точно.

- И ждите. Сейчас еще раз-другой зайдут на бомбежку, и начнут. Взяли в плен офицера. Показывает, что мы им утром все карты спутали. Хотели атаковать нас в девять, а пришлось перенести на тринадцать. Если снова не перенесли, через десять минут пойдут. Судя по всему, будут прорывать не там, где вы, а тут, где я. Так что не нервничайте.

- А мы не нервничаем, - ответил Ковтун.

- Положим, не врите, по голосу слышу, - отоспался Ефимов. - Разберусь тут, приду к вам. Желаю успеха. У меня все.

Ковтун положил трубку и потер ладонями лицо.

- Спать хочется, - сказал он. - Комдив говорят...

- Все слышал, - сказал Левашов, во время разговора стоявший рядом, приблизив ухо к трубке.

- Что ж, будем ждать. - Ковтун еще раз потер руками лицо и, зевнув, обратился к Лопатину: - Долго ли у нас в полку пробудете? - Лицо Ковтуна опять стало вежливо-скучающим. От нервного напряжения его все сильнее одолевала зевота.

- Побуду. Мне ваш командир дивизии назначил здесь свидание. Он придет?

- Сказал, что придет. - Ковтун повернулся к Левашову: - Я вчера надеялся, что он весь первый день у нас просидит.

- А что нам, няньки нужны? Бот уж не ожидал от тебя, - разочарованно сказал Левашов.

- А чего ты ожидал от меня? Что я тебе врать буду? Из тумана вынырнул "юнкерс", строча из пулеметов, низко прошел над землей и, круто взяв вверх, исчез в тумане.

- К нам подбирается, - сказал Левашов. - Сейчас вывалит мешок дерьма!

Бомбы были мелкие, но одна из них разорвалась близко, и удар воздуха опрокинул Лопатина на дно окопа. Он приподнялся, сел и, приложив руку к вдруг заболевшему лицу, наткнулся пальцами сначала на кусок стекла от очков, а потом на что-то мягкое и мокрое.

- По-моему, я ранен, - сказал он, боясь отнять руку от лица, чтобы не причинить себе новую боль, и одним правым глазом совсем близко видя побледневшее квадратное лицо Ковтуна.

Ковтун был человек дела.

- Отнимите руку! - спокойно сказал он и, сжав Лопатину запястье, с силой оторвал его руку от лица. - Сидите смирно!

И Лопатин, скосив правый глаз, увидел, как большие пальцы Ковтуна тянутся к его лицу. Ковтун снял с него окровавленные сломанные очки и, держа их в левой руке, еще раз потянулся пальцами к лицу Лопатина и выдернул воткнувшийся в веко осколок стекла.

- Вот тебе и посидел в полку, - горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.

Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он сам не знал, для чего это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.

- Ранение касательное, царапина. А глаз цел, от удара болит, - сказал Ковтун. - Фельдшера бы, а?

- Я уже послал, - сказал Левашов.

В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал на бричке. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.

- Ничего, ничего, товарищ майор! Сейчас, сейчас! Минутку, минуточку, говорила девушка, повторяя каждое слово по два раза и ловко и быстро накладывая временную повязку.

После бомбежки над фронтом повисла тягостная тишина.

- Идут! - взвинченным, не своим голосом крикнул Ковтун и скомандовал в трубку: - Давай огонь!

Над головами с железным шуршанием прошли наши снаряды, и впереди, закрыв дымом наступавшие румынские цепи, легла первая полоса разрывов.

Лопатин поднялся в окопе, силясь, насколько это удастся без очков, хоть что-то увидеть там, впереди.

- Белкина! - тоже, как и Ковтун, не своим, изменившимся голосом сказал Левашов. - Проводите майора посадками до моего танка. Пусть до медсанбата довезут, и танк сразу же - обратно!

- Я останусь здесь. - Лопатину не хотелось никуда двигаться из этого окопа.

- А идите вы знаете куда... - беззлобно, но строго сказал Левашов. - Не до вас. Не видите, что ли, - атака! Белкина выполняйте приказание! Посадите раненого и возвращайтесь. - Он отвернулся, приложил к глазам бинокль и забыл о существовании Лопатина.

15

Пока Лопатин ехал на левашовском "танке" в медсанбат, румынские атаки шли одна за другой. Сначала Левашов, а потом Ковтун дважды поднимали в контратаку несколько десятков человек - свой полковой резерв. Во время второй контратаки Ковтуна ранило навылет в плечо, и он, из последних сил, на своих ногах, доплелся обратно до наблюдательного пункта, потный и бледный.

Левашов встретил его так, словно был лично виноват в случившемся.

- Давайте сюда Таисью! - кричал Левашов, усаживая Ковтуна. - Ах, Ковтун, Ковтун, что ж это ты, а?

Ковтун, у которого во время боя слетела фуражка, рукой откидывал со лба намокшую челку и, хватая губами воздух, часто и надрывно дышал. Что ему было ответить? Бой затихал, атаки были отбиты, дело, на которое его послали, сделано. Ему несколько раз за день казалось, что его убьют, и он вспоминал о своей уехавшей в эвакуацию на Кавказ семье, большой и, судя по письмам, плохо устроенной. Вспомнил и сейчас, с облегчением подумав, что всего-навсего ранен.

Он сидел в окопе голый до пояса, и сейчас было видно, что ему уже немало лет - на голове ни одного седого волоса, а грудь вся седая.

Таисья туго бинтовала его - кругом тела, под мышкой, через плечо и слова кругом тела, но, сколько бы она ни наматывала бинтов, кровь каждый раз густо проступала сквозь них, и казалось, намотай она целые белые горы, кровь все равно проступит наружу.

Ковтуну показалось, что его не бинтуют, а заворачивают во что-то большое, белое, из-под чего он вот-вот перестанет быть виден. Он закрыл глаза и, поняв, что теряет сознание, собрался с силами и усмехнулся:

- Хватит бинты изводить.

Он прямо взглянул в красивое, потное от усталости лицо девушки. "Красивая какая", - и бессмысленно пожалел, что не останется здесь, что его отправят в госпиталь, а там, может, и совсем увезут из Одессы, и он уже никогда не увидит этой красивой девушки, которая сейчас бинтует его.

- Откомандовался, - сказал он и снова закрыл глаза.

Левашов, наблюдавший за перевязкой, выругался:

- Второго командира полка мне за сутки меняют, паразиты!

- Бой выиграли - и то хлеб, - сказал Ковтун, открыл глаза и первым увидел шедшего по окопу Ефимова.