Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- Что вы на меня уставились? - спросила она, накричавшись. - Наверное, считаете, что я легковерная дура?

- Уставился на вас с такой же любовью, как когда-то с галерки, и даже с еще большей, - сказал Лопатин. - А легковерных людей я люблю. И уж если выбирать одно из двух - люблю их куда больше, чем тех, кто с таким трудом верит другим, что перестает верить себе.

Она беззащитно смахнула слезу в уголке глаза.

- У вас злой ум и доброе сердце!

Сказала так громко и решительно, на всю комнату, как будто подписала окончательный приговор Лопатину, сидевшему напротив нее и ждавшему этого. И Лопатин невольно улыбнулся - не над ней, сказавшей это, а над собой. Вовсе у него не злой ум; просто он любит точность, вот и все. Вот если бы против нее сидел не он, а Гурский - все было бы в точку: доброе сердце при озлобленном уме. И там, где она это вычитала, так и стоит - не "злой", а "озлобленный".

- Не улыбайтесь, - сказала Зинаида Антоновна. - Это не я придумала, это у Пушкина, в "Путешествии в Арзрум".

- Я знаю.

- Вы вообще много знаете. Так делитесь! Тем более что вы уже не вернетесь сюда и я вас не увижу, - сказала она и, совершенно забыв о присутствующих, стала расспрашивать Лопатина о разных подробностях фронтовой жизни.

У нее был этот дар - забывать о присутствующих, он был не всегда удобной для других частью ее душевной силы.

Вопросы были разные - и удивлявшие Лопатина своей проницательностью, и удивлявшие своей наивностью. Но и в этой наивности тоже присутствовала сила души, не боящейся наивных вопросов, тот глубокий интерес к людям, при котором стремление знать важней самолюбивой боязни показаться глупой.

Лопатин отвечал, как умел и мог. Он уважал людей, которые не боятся спрашивать.

- Мне сказали, что вы живете здесь у... - Она назвала фамилию Вячеслава Викторовича. - Как вы к нему относитесь?

- Я люблю его, - сказал Лопатин.

- Любили или любите?

- Люблю.

- А я разлюбила. Он меня обманул. Терпеть не могу чувствовать себя мужчиной, а при нем чувствую.

Лопатин подымил о муже Ксении; как относится к нему эта женщина? Ее собственный муж намного старше его - и на фронте, а этот молод, здоров - и здесь. Что оправдывает его в ее глазах? Наверно, та работа, которую он делает рядом с ней. Что же еще? Наверно, он хорошо работает в этом театре. И это защищает его от нее.

- Будь вам ваши сорок шесть на той германской войне, вы были бы ратником второго разряда или прапорщиком военного времени, - вдруг сказала она Лопатину.

- Возможно, - сказал он, подумав про себя, что на той войне до этого возраста могла и не дойти очередь. Все-таки та война при всей ее тяжести была другая война, чем эта, и даже к самому концу вычерпала на фронт меньше людей, чем эта уже сейчас, на полдороге. И к возрасту было другое отношение, чем сейчас. Сорок шесть лет не были тогда возрастом, в котором объясняют, почему ты не на войне. А сейчас этот вопрос существует в отношениях между людьми. Существует и за этим столом.

- Я подходил по возрасту, но у меня было освобождение от призыва, сказал он. - И в гражданской тоже не участвовал.

- Как раз собиралась вас об этом спросить.

- Не участвовал, - повторил Лопатин и впервые за последние полчаса повернулся к сидевшей рядом с ним Нике.

- Что? - спросила она, словно он не просто повернулся, а вслух сказал ей что-то, чего она не расслышала.

У нее было странное лицо, как будто она вернулась откуда-то издалека и не знает теперь, что ей здесь делать.

- Ничего, - ответил Лопатин. Вспомнил, что сидел, как невежа, отвернувшись от вас, извините.

- Это я виновата, - сказала Зинаида Антоновна.

- Ничего вы не виноваты, - сказала Ника. - Наоборот, я благодарна вам, что вы заставили Василия Николаевича говорить о войне. А я не могла. Собиралась спрашивать его, а вместо этого рассказывала сама. И как всегда, о себе.

Говоря это, она продолжала смотреть на Лопатина все такими же странными, издалека вернувшимися глазами.

- Бойтесь этой молодой женщины, Василий Николаевич, - сказала Зинаида Антоновна. - Она сейчас так хорошо смотрит на вас, что мне стало за вас страшно.

- За что вы меня так? Почему меня надо бояться? - спросила Ника.

- Потому что вы смелая. Вам не жаль себя, но не жаль и других, сказала Зинаида Антоновна так же, как до этого сказала Лопатину про доброе сердце и злой ум. Сказала так, словно опять поставила свою подпись под приговором.

Лопатин поднялся.

- Может быть, вас проводить? - спросил он у Ники, сообразив, что, кроме него, она единственная, кому или сейчас, или немножко позже нужно уходить из этого дома.

- Спасибо, я заночую здесь.

- Она будет ночевать у меня, - сказала Зинаида Антоновна. - Я боюсь за нее, когда она поздно уходит. Ей очень далеко ехать, а потом очень далеко идти.

Лопатин стал прощаться.

- Благослови вас бог, если он есть, - сказала Зинаида Антоновна, когда он наклонился, чтобы поцеловать ей руку.

- Вдруг мы и правда здесь уже не увидимся, - вздохнув, сказала молчавшая почти весь вечер Ксения. - Можно, я тебя поцелую?

Она потянулась и поцеловала Лопатина в лоб, прошептав при этом: "Все было так хорошо".

- А мы с вами, наверно, еще встретимся, - как-то непонятно, мимоходом сказала Ника, пожимая Лопатину руку.

- Я пойду провожу вас через проходные дворы, это гораздо ближе, - уже в передней предложил муж Ксении и полез в рукава шубы.

- Не стоит, - сказал Лопатин. - Я обойду, тут все равно недалеко...

Но муж Ксении уже влез во второй рукав шубы, и останавливать его было неудобно.

Они вышли вместе. Ночь была тихая и морозная. Под ногами хрустел снег. Муж Ксении молча шел через проходные дворы, шагая чуть впереди Лопатина, показывая ему дорогу.

Кто его знает, о чем думает сейчас этот молчаливый человек Неизвестно, какой он сам. Известно только одно: Ксения при нем стала лучше, чем была до него. Промолчала сегодня почти весь вечер, не мешала другим говорить о чем-то другом, кроме нее.

Лопатин с усмешкой вспомнил о своих напрасных стараниях научить ее сначала думать, а потом говорить. "Я так и не научил, а этот, очевидно, научил. Интересно - как? Поколачивает он ее, что ли, чтоб не болтала? Не похоже, но кто их знаем? Иногда и самому хотелось с отчаяния отлупить ее, чтоб не трещала над ухом. А у этого помалкивает - и ничего! Еще и смотрит на него при этом влюбленными глазами. А может, вообще все проще простого: его любит, а тебя никогда и не любила? Какая это любовь при полной неспособности подумать о другом человеке, что для него хорошо и что плохо? Вот уж о чем она никогда не думала. А теперь, наверное, думает".

Когда подошли к дому, где жил Вячеслав Викторович, и остановились проститься, так и не сказав друг другу по дороге ни слова, муж Ксении по-старомодному снял шапку.