Вера Лещенко - Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго

Когда мы приехали с тобой в Бухарест, то жили с твоей мамой и твоим отчимом. Мама тогда уже серьезно болела, почти не вставала. Ее мучили, как она сама говорила, почечные колики. Ты привозил врачей, доставал лучшие лекарства, как мог облегчал ей жизнь. Я оставалась с ней дома, когда ты был занят. Как-то мама попросила заварить ей чай с мятой. Ты меня обучил этому таинству. Заваривание было процессом сложным, но результат того стоил. Когда я принесла Марийке чай, она долго наслаждалась ароматами мяты и других трав, а потом призналась: «Этот чай полюбился мне еще в Исаево. Петечка-Петрушка мой тогда родился. Крестили мы его не сразу, сколько-то времени прошло. В храм пришли, там с имением рядом был храм, Петрушка после купели – сущий ангелочек. Глазищи посверкивают, ушки в разные стороны, все слышать хотели. Прошло крещение, прихожанки Петечку забрали, а мы с крестными пошли к голове, чтобы регистратор сы́ночку (она ударение делала ласково-ласково, на первый слог) записал в альбомы метрические. Потом вернулись за Петечкой, а при храме у речки, где лебедушки плавали, пристройка была, там служители обедали. Когда тепло было, то в большой такой беседке обедали. Вот в беседку нас и позвали. Не помню, чем кормили, но чай до сих пор помню. И вкус, и запах. Научилась у настоятельницы собирать мяту, заваривать и детей своих научила. Вот и пьем этот чай с Петечкиного рождения». Еще вспомнила, как мама твоя рассказывала, что, когда пришли к «регистратору», она боялась, что ее попросят расписаться, а она тогда не умела ни читать, ни писать. Позже ты ее и этому обучил, педагогов нанимал для нее. Так вот, мама Марийка переживала, что подрастет сы́ночка, увидит запись эту и скажет: «Вместо отца – крестик, и вместо мамы родной – крестик». Помнишь, как, узнав от меня об этом, ты рассмеялся?»

Почему-то все свои откровения мама Марийка заканчивала просьбой: «Валечке и Алфимову не рассказывай». Я и не обсуждала ни с кем, именно эта ее просьба меня и останавливала. Когда хотела что-то узнать о тебе, вспомню ее слова, и неловкость появляется. Вдруг ей мои расспросы не понравятся. Как часто я потом об этом жалела. Так и не узнала я, почему твоего деда звали Калином, а мама Константиновна по паспорту была? Не расспросила о крестных твоих, но помнится мне, ты с кем-то из них в Париже встречался. Была у тебя картина в дорогой, богатой раме – портрет очень интересной женщины, не помню, кто она, хотя ты рассказывал мне о ней, что она какое-то отношение к имению в Исаево имела. Ты этот портрет купил во Франции у художника Люсьена Моно. Я любила твои рассказы. История о художнике ко мне вернулась лет двадцать спустя. Как-то услышала по радио фамилию Моно, картину вспомнила, лицо той женщины. Увидела все до мелочей, до узоров на рамке. Я тогда была уже замужем за Андриановым. Когда ему рассказала, что у тебя была картина художника с похожей фамилией, он стал с издевкой говорить, что есть художник не Моно, а Моне и тебе он был бы не по карману. К тому же, ехидно уточнил он, по радио рассказывали о биологе Моно, Нобелевском лауреате. Я не спорила, но картина художника Моно, который написал портрет дамы из Исаево, у тебя был. Поиски подтвердили мои догадки. Художник Моно, отец нынешнего Нобелевского лауреата-биолога, жил во Франции, а по приглашению помещика Куриса бывал в Исаево. Жил почти полгода во дворце, писал портреты семьи Курисов. Когда случилась революция, Курисы вынужденно покинули свои апартаменты в Исаево и какое-то время жили у Моно. Именно тогда ты и виделся с ними в Париже, тогда и картину купил, а может, тебе ее подарили.

Детские годы во многом определили такие черты твоего характера, как доброта, ответственность за близких и предприимчивость. Тебе еще и года не исполнилось, когда семья решила перебраться в Кишинев. Не заметить, что ты очень музыкален, хорошо двигаешься под музыку, родные не могли. А тебе нравилось выступать, приятно было внимание, поэтому ты с удовольствием устраивал музыкальные представления на свадьбах, праздниках, перед казаками. Тебе было восемь лет, когда тебя заметили и взяли в солдатский церковный хор «как имевшего способности по танцам и музыке». Коган, регент этого хора, определил тебя в 7-е церковноприходское училище Кишинева. Здесь на тебя обратил внимание регент архиерейского хора Березовский и пригласил к себе певчим. Ты обучался музыке и одновременно служил в хоре – пел в кафедральном соборе. Наверное, это были самые спокойные и благополучные годы в твоей жизни. Ты жил на полном пансионе в общежитии Митрополии.

Когда тебе исполнилось 17 лет, ты получил музыкальное и среднее общее образование. Готов был продолжить службу в архиерейском хоре, но в связи с ломкой голоса из хора пришлось уйти.

Шел 1915 год. Твоя мама уже лет шесть была замужем за зубным техником Алексеем Васильевичем Алфимовым. С твоих слов знаю, что ты не ладил с отчимом, уходил из дома, жил у родственников. С чьей-то подачи стала гулять версия, что отчим подарил тебе гитару и научил играть на ней. Может, сам Алфимов или одна из его дочерей, Валентина, о том поведали. Это не так: первую гитару ты приобрел на свои заработанные деньги. Ты был певчим и помощником соборного регента и подрабатывал столяром, мойщиком посуды в ресторане, выступал с песенно-танцевальным репертуаром в кинотеатрах и кафе.

После переезда семьи к тебе в Бухарест у вас с Алфимовым установились добрые отношения, но рассказы, как отчим принял и опекал пасынка, – неправда. Ты – дитя улицы, которая привела тебя в церковь, и вера вырастила тебя. Честно говоря, когда услышала от тебя, что ты «не ладил» с отчимом, я удивилась:

– Не верю! Ты не умеешь сердиться, ругаться.

– Правда, Веронька, правда, не ладил. Не мог я выслушивать упреки, замечания Алфимова. Наше «не люблю» было взаимным, он меня даже выгонял из дома. Но я видел: мама рада, что вышла замуж, что стала законной женой, что в доме появился хозяин. Я огорчать ее не хотел, поэтому не скандалил, не спорил, просто ушел. Все вдруг тогда навалилось едино: петь не мог, жить негде и не на что, мама вышла замуж…

– Но сегодня вы мило общаетесь, ты заботишься об отчиме, о Валентине.

(Катерину я не застала в Бухаресте, она уехала в Англию, потом, по слухам, со своей семьей обосновалась в Италии.)

– Поумнели мы, и еще оба любили маму мою, вот и научились прощать друг друга. Все мелочи, любовь к маме – главное.

Твоего отчима дома все звали О-Папа́ (так его называл твой маленький сын Игорь, от него и пошло). Легко запомнила, когда появились на свет твои сестрички: Валентина в 1917-м, в год революции, а Екатерина через три года – в 1920-м.

Ты еще до их рождения принял решение пойти на фронт. Устроился вольноопределяющимся в Донской казачий полк и служил там до осени 1916 года. Оттуда тебя направили в Киев в пехотную школу прапорщиков. В марте следующего года ты ее окончил и в звании прапорщика был отправлен на румынский фронт. Тебя зачислили в Подольский полк пехотной дивизии на должность командира взвода. В августе 1917 года ты был ранен на территории Румынии. Это я узнала из протокола твоего допроса по моему уголовному делу об измене Родине, по которому ты проходил как свидетель.