Алексей Новиков - Рождение музыканта

А в городах – там хуже. В городах, особенно в столице, всегда умствуют. Только бы дознаться наверняка!..

Александр Павлович щурит подслеповатые глаза, приставляет руку к тугому уху: где они, тайные царю и трону злодеи? И опять скачет, словно хочет ускакать от смерти в бессмертие.

И тогда начинается новая горячка в Главном управлении путей сообщения. Сам главноуправляющий герцог Вюртембергский посылал на царские маршруты чиновников и блестящих своих адъютантов.

Штабс-капитану Бестужеву доставалось едва ли не больше, чем всем прочим герцогским адъютантам. Измученный бесконечными разъездами, Бестужев являлся в Главное управление. Здесь он свел знакомство с Михаилом Глинкой.

Помощник секретаря писал доклады, разбирал рапорты, а штабс-капитан располагался в его комнате на диване в ожидании начальствующих и заводил разговор:

– Дорожная повинность стала ныне тягчайшим игом для народа. Едучи по Новгородской губернии, видел я, как страждут согнанные к дорогам. И заметьте: сгоняют народ сверх всякой надобности. Разоряйся, мол, а не желаешь – откупись. Лихоимцы и казнокрады тучами вьются вокруг дорог. Не соблаговолите ли, Михаил Иванович, написать о том в докладе?

– А не угодно ли будет вам, господин адъютант, лично открыть сию новость его светлости? – ухмыляется Глинка.

Бестужев смеется, безнадежно махнув рукой.

– Некогда его светлости столь скучным предметом заниматься. Вчера, едва выйдя из возка, имел я счастье сопровождать их светлость на оперу «Невидимка»…

– Как же вам та опера господина Кавоса показалась? – живо откликается помощник секретаря.

– Решительно скажу – гадость! – убежденно отвечает Бестужев.

– Но почему? Любопытно узнать основания ваши?

Бестужев задумывается.

– Не оттого ли, – вопросительно взглядывает он на Глинку, – что, не зная страсти к отечественному, впадаем в пристрастие к чужеземцам и приемлем от них жалкие копии?..

Глинка отрывается от бумаг и пытливо ждет продолжения. Но Бестужев меняет тему.

– Кстати, – спрашивает он, – как здравствует «Матильда Рэкби»?

Но тут титулярный советник, всегда готовый дать любую справку адъютанту главноуправляющего, впадает в некоторую растерянность. Он объясняет встретившиеся затруднения и готов упрекать в них самого Вальтер-Скотта.

– Но ведь именно Вальтер-Скотт является первым поэтом Англии в музыкальном отношении! – возражает Бестужев.

– Не буду, Александр Александрович, спорить с вами. Может быть, это и было первопричиной моего предприятия, однако…

– Пожалуйте к их превосходительству! – вытягивается перед Бестужевым курьер.

Император Александр I не доставлял ни одному ведомству столько хлопот, сколько Главному управлению путей сообщения. В бегстве от самого себя Александр Павлович забирался в такие медвежьи углы, где от веку не ступала царственная нога. Но страхи его были, кажется, беспочвенны. Тайных обществ в России не обнаруживалось. По крайней мере об этом свидетельствовала сама тайная полиция, а ей ли не знать о таком деликатном предмете? Особый тайный надзор был заведен даже в гвардейском корпусе, где тайная полиция охраняла царя от собственных его телохранителей. Тайных обществ нигде не обнаруживалось. А вот Библейское общество, точно, было. И граф Аракчеев тоже был.

К 1824 году исчезли последние надежды честных людей, взлелеянные победоносным 1812 годом. Разуверением можно было назвать то чувство, которое леденило мысль и волю. Даже о любви поэты говорили щемящими словами разуверений:

Каждый мог вложить в эти строки свой собственный смысл. К обольщениям прежних дней относили несбывшиеся мечты о новой России, которая должна была родиться от славы 1812 года. И теперь разуверившиеся люди, как завороженные, повторяли вслед за сочинителем:

Для одних это был призыв к непробудному усыплению, к смерти. Другие… но о них лучше поведает великий знаток и ценитель элегий Александр Яковлевич Римский-Корсак, когда он заглянет в Коломну к Михаилу Глинке.

Только не так-то теперь просто застать однокорытника дома, разве что в тот поздний час, когда перекликаются в Коломне третьи петухи.

Когда кончается присутствие в доме путей сообщения, что высится на Фонтанке у Обухова моста, а час вечерних визитов еще не наступил, Михаила Ивановича Глинку можно встретить среди гуляющих на Невском проспекте. Если судить по одежде, с ним произошли крупные перемены. Его щегольской шинели с бобровым воротником мог бы позавидовать любой дэнди, потому что создать этакое произведение искусства мог только самый модный портной. А если хоть на миг распахнется шинель, опытный глаз тотчас схватит элегантный покрой синего с иголочки фрака. А галстук! С какой тщательной небрежностью повязывает этот дорогой, но чертовски скромный галстук титулянный советник!

Но если присмотреться повнимательнее, тогда лишним покажется шерстяной шарф, который с презрением откинул бы всякий истинный щеголь. Пожалуй, и ваты под элегантную шинель пущено слишком много. Сомнений нет: ее обладатель все так же боится каждого дуновения ветра, как будто прежние хвори следуют за ним по пятам.

Проходя мимо Гостиного двора, Глинка плотнее запахнул шинель и сострадательно взглянул на деревья бульвара. Они тоже дрогнут здесь и с безмолвной жалобой протягивают к домам свои чахлые ветви. От домов медленно отделяются тени и ползут по бульвару, словно хотят укрыть хилых карликов, осужденных на то, чтобы изображать бульвар в Северной Пальмире. В тумане едва желтеют стены домов. А вдали, над Адмиралтейством, взмахивает золоченым жезлом неведомый богатырь – и вот-вот грянет покорный ему оркестр: tutti!

Но нет, не звучит, как прежде, торжественное анданте. В симфонии Петербурга отчетливо слышатся неслиянные голоса. Прошел на Дворцовую площадь сменный батальон, и батальонные музыканты ударили в барабан – только и всего. А вместо торжественных скрипок состязаются в истошных криках мальчишки-форейторы.

– Пади, пади-и-и!.. – и тянется этот клич, как тонкая, бесконечная нить.

Но чу! Опередив форейторов, где-то в самом деле запела скрипка. То играет «Славу» под гостинодворскими сводами безногий инвалид, живой обломок 1812 года. Может быть, он играл эту «Славу» на улицах Парижа и Берлина. Все может быть…

– Новопреставленному рабу божьему на погребение! – тянут на басах какие-то старухи и для наглядности несут по Гостиному двору крышку всамделишного гроба.

– Пади, пади-и-и!.. – кричат форейторы.