Алексей Новиков - Впереди идущие

Пел Григорий Михайлович с чувством и не подозревал, с какой болью в сердце слушала песню Авдотья Яковлевна.

Ужин продолжался бы еще долго, если бы Иван Иванович не встал, покачиваясь, со стула.

– Пойду один на медведя! – Вилка, которую он держал в руке, показалась ему грозной рогатиной.

Все разошлись по своим комнатам. Иван Иванович благополучно заснул. Авдотья Яковлевна просидела у окна до рассвета…

День шел за днем. Как-то за обедом Толстой сказал, обращаясь к Некрасову:

– Я бы дал, пожалуй, тысяч двадцать пять. Дал бы и больше за одно удовольствие досадить журналом правительству, да как ни считал, больше не смогу. Действуйте, Николай Алексеевич!

Это было первое деловое слово Григория Михайловича. Все взоры обратились к Некрасову.

– Спасибо за доброе намерение и доверие, – отвечал он: – Но и финансовый гений не начал бы журнал с такими малыми средствами. Придется отложить до лучших времен.

– У тебя тоже могут быть деньги, – вдруг сказала Авдотья Яковлевна, обращаясь к мужу.

– У меня? – Иван Иванович принял эти слова за шутку. – В одном я не повинен перед тобой, – продолжал он, целуя руку жене, – я не сделал тебя богатой.

Но Авдотья Яковлевна не отступилась. Она напомнила, что в казанском имении Панаева есть непроданный лес.

– Как я сам не додумался! – удивился Иван Иванович, пораженный деловитостью жены. И вдруг спохватился: – Этот лес – единственное, что у меня осталось для платежа процентов за заложенное имение.

В дело вмешался Толстой. Расспросил подробно о размерах и состоянии лесной дачи, о ее местоположении и, как местный человек, дал надежную справку: можно выручить больше двадцати пяти тысяч.

– А насчет платежа процентов, Иван Иванович, позвольте мне быть вашим советчиком: в этой хитрой науке я, поверьте, дока, – заключил Григорий Михайлович.

Панаев загорелся. Деловой разговор быстро пришел к благополучному концу.

– По рукам! – говорил Иван Иванович Толстому. – Будем первыми вкладчиками в дело!

– По рукам, Николай Алексеевич! – обратился он к Некрасову. – В ваших руках будущее журнала.

Пили вино и чокались за успех новорожденного детища.

А положение еще больше запуталось. Некрасов и Панаев начинали новое большое дело, и именно в это время Авдотье Яковлевне суждено встать между ними, разбить жизнь одного, чтобы дать счастье другому.

Иван Иванович торопился ехать продавать лес. Если бы хоть один раз в жизни он пригляделся к жене серьезно!

Встречи Авдотьи Яковлевны с Некрасовым были коротки. Измучившись, она мучила его:

– Что будет? Что будет?

– Прежде всего надо сказать Панаеву, – отвечал Николай Алексеевич. – Я уверен, он поймет, как благородный человек.

– Нет, нет, только не теперь! – отвечала Авдотья Яковлевна. Некрасов чувствовал, как ее руки дрожат в его руках. – И что ему сказать? Разве я уверена в тебе или в себе? – И тут же перебивала сама себя: – Помни, я потребую всего тебя, до последнего дыхания. Пока не поздно, ты еще можешь уйти… Слышишь, уходи!..

Но для этого прежде всего нужно бы было отвести ее сильные, горячие руки. А это были единственные в мире руки, в которые он отдавал жизнь.

Вскоре Панаев вернулся с запродажной на лес. Григорий Михайлович обещал выслать деньги осенью. Некрасов перебирал журналы, которые можно было бы перекупить. О программе будущего журнала много говорить не приходилось. Эту программу определяло имя Виссариона Белинского.

– Не пора ли ему написать? – спрашивал Иван Иванович.

– Рано! – отвечал Некрасов. – Не будем его тревожить понапрасну, пока дело не решится окончательно. Журнала-то у нас пока нет и не будет раньше, чем мы вернемся в Петербург.

Некрасова стали торопить с отъездом.

Связанный запрещением Авдотьи Яковлевны, он не мог сказать Панаеву о том, о чем должен был сказать прежде всего.

У Авдотьи Яковлевны появились новые тревоги. Она предвидела, жертвой каких пересудов ей суждено стать, едва пронесется в Петербурге весть о ее расходе с Панаевым. Еще страшнее была мысль об официальном разводе. Она знала, какой грязью сопровождается бракоразводный процесс в духовных консисториях. Но если и решиться пройти через всю эту грязь, развод вряд ли вырвешь! Духовные отцы сурово охраняют святость брака даже в тех случаях, когда ничего, кроме формы, не остается. Стало быть, суждено ей стать гражданской женой Некрасова, вернее, будут называть ее просто его любовницей. Ее будут провожать косые взгляды, презрительные усмешки и подчеркнутое отчуждение. Вот когда потребуется ей вся сила характера!

Она могла предвидеть все. Но стоило ей остаться наедине с Некрасовым – ею овладевал страх.

– Не торопи меня, ради бога, не торопи! – повторяла Авдотья Яковлевна.

Она снова обрекала его на унизительное молчание.

Видит бог, она его любила. Но она все еще просила у судьбы отсрочки, словно отсрочка могла что-нибудь изменить.

Перед отъездом Некрасова в Петербург им удалось увидеться без свидетелей, совсем накоротке.

– Как трудно ты любишь! – вырвалось у него.

Авдотья Яковлевна хотела отшутиться:

– Должно быть, потому, что люблю впервые. – И вся к нему приникла. – Если бы ты мог понять! Клянусь тебе, в Петербурге все решится, все и навсегда!

" . -

– Итак, мы обсудили все стороны дела? – спрашивает Некрасов, собираясь покинуть кабинет профессора Плетнева.

– Только в общих чертах!..

– А время торопит и вас и нас, многоуважаемый Петр Александрович, – вмешивается Панаев. – Близятся сроки подписки на журнал.

– Мне ли о том не знать? – издатель «Современника» снисходительно улыбается. – Но не в моих правилах спешить. Я не замедлю назначить встречу, если в том будет надобность.

Проводив посетителей, Петр Александрович вернулся в кабинет. Вряд ли бы и сам он раньше поверил, что увидит у себя этих писак из враждебного лагеря. А между тем происходила уже не первая встреча, и разговор шел о передаче этим крикунам прав на издание «Современника»!

Это было похоже на измену своему знамени. Это означало печальную неизбежность в недалеком будущем видеть на страницах «Современника» статьи Белинского. Возможность появления на страницах «Современника» стихотворений Некрасова, подобных тем, которыми он украсил недавно «Петербургский сборник», в свою очередь исключала как будто почву для переговоров. А переговоры все-таки продолжались.

– Мы, кажется, только зря теряем время, – с досадой говорил Некрасову Иван Иванович Панаев, когда они возвращались от Плетнева.

– Это единственная наша надежда, – серьезно отвечал Некрасов. – Если искусно вести осаду, крепость будет взята!

Иван Иванович недоверчиво пожал плечами.