Алексей Новиков - Впереди идущие

В кабинет вернулась Марья Васильевна.

– Тебе нужен прежде всего покой, – сказала Мари. – Прошу извинить нас, – обратилась она к засидевшимся посетителям.

Гости удалились.

– Отлежусь, Мари, когда будет время, – сказал Белинский. – А теперь прошу простить, шутка ли – поставить на ноги новый журнал!

Подписчики «Отечественных записок», хорошо осведомленные об уходе Белинского, читали в те же дни его статью в журнале Краевского. Это была последняя, одиннадцатая статья о Пушкине. Виссарион Григорьевич передал ее Краевскому еще весной, оставляя «Отечественные записки» навсегда.

Андрей Александрович держал статью, но не печатал. Теперь пустил в октябрьский номер. Не верьте, мол, люди добрые, слухам, в «Отечественных записках» ничего не изменилось. И Белинский печатается по-прежнему. Этим маневром он рассчитывал поймать простаков при наступающей подписке. Впрочем, и другие замыслы вынашивал редактор-издатель «Отечественных записок», учуявший опасную силу обновленного «Современника».

У Белинского постоянно бывали посетители. С Некрасовым и Панаевым обсуждался состав первого номера. Весь запас, собранный Белинским для «Левиафана», пошел в «Современник». Но этого было недостаточно. Панаев заказывал новые статьи. Некрасов печатал объявления в журналах, закупал бумагу, заботился о подписке в провинции.

Каждый день приходил Тургенев. Он только что вернулся из деревни.

– Теперь, – говорил Иван Сергеевич, – завалю вас стихами и прозой, заказывайте переводы, рецензии, даже от фельетона не откажусь.

– А как насчет «Отечественных записок», Иван Сергеевич? Отрясете прах от ног? – спрашивал Белинский.

– В долгу я по уши перед Краевским, вот беда, – отвечал, смущаясь, Иван Сергеевич. – Надобно рассчитаться хоть частично повестушкой.

– А есть такая? Повестушка-то была бы и нам верной синицей в руки.

– Нет готового, Виссарион Григорьевич. А Краевский немилосердно торопит.

– Ну что же делать, коли так…

Иван Сергеевич был очень рад, если выручал его из трудного положения новый гость.

Если то был Достоевский, молодые люди встречались холодно. Достоевский не мог забыть ядовитой эпиграммы. Кроме того, дошли до него слухи о тех сценах, которые разыгрывал Тургенев в Москве, изображая разговор Федора Михайловича с Ольгой Виссарионовной, тот самый разговор, в котором будто бы заверял Федор Михайлович, что сочинения его будут печататься не иначе, как с золотой рамкой на каждой странице. Не утерпел рассказать об этом Достоевскому Иван Иванович Панаев.

Когда у Белинского сидел Тургенев, Федор Михайлович предпочитал проводить время с дамами.

Но и Белинский не хотел лишать себя беседы с Достоевским. Федор Михайлович только что напечатал в «Отечественных записках» повесть «Господин Прохарчин».

– Читал, читал, – подтвердил Белинский, – как же! – И ни слова больше о «Прохарчине» не сказал. – А что готовите для «Современника»?

Федор Михайлович предложил использовать для «Современника» его «Роман в девяти письмах», давно проданный Некрасову. Краевскому же он должен уплатить долг немедля.

– Так, так! – иронически заключал Белинский. – Все, выходит, у него по уши в долгу?

Никто не хотел последовать примеру Герцена. Пока что он один круто порвал с Краевским.

Появился в Петербурге и старый друг Белинского, который станет, конечно, надежной опорой «Современника». То был Василий Петрович Боткин, вернувшийся из-за границы. Виссарион Григорьевич совсем ожил.

– Сказывай, что можно вытрясти из тебя для «Современника»?

– Думаю написать письма об Испании, – отвечал Боткин. – Сколько ни читал, все путешественники, говоря об Испании, скользят по верхам. Мне хотелось заглянуть вглубь. Удивительная страна, удивительный народ, неведомое Европе искусство! Имею в виду и живопись и народную музыку.

– И испанок, конечно? Не остыл еще, плешивый?

– И испанок надо тоже уметь ценить.

– Стало быть, и угостим читателей письмами об Испании?

– Может быть, – уклончиво отвечал Боткин.

– А как Арманс? Не встречал ее в Париже?

– Слышать ее имени не могу! Из рук вон оказалась упряма, строптива и горда. Едва развязался. Знаю, что она опять уехала на заработки в Россию, и очень опасаюсь, натолкнусь на нее в Москве.

Чем больше говорил Боткин, тем яснее проступало в нем новое. Он особенно упирал на материальный прогресс, к которому стремится Европа. Он убедился в бесплодности идей, которые проповедуются в книгах, но не проверяются практикой. Он был приверженец здравого смысла, европеец Боткин!

Надо бы схватиться с ним Виссариону Белинскому. Но он берег силы, потому что силы эти без остатка нужны «Современнику».

Не знал Виссарион Григорьевич, что Боткин, осматриваясь в Петербурге, столь же охотно посещал Андрея Александровича Краевского. Старый сотрудник «Отечественных записок» не собирался порывать с издателем, в котором ценил положительность и умеренность.

На глазах у Боткина и разыгралась битва, начатая Краевским против своих бывших сотрудников, завладевших «Современником». Андрей Александрович сочинил и широко распространил брошюру, в которой старался уверить подписчиков, что роль сотрудников, ушедших из «Отечественных записок», была весьма незначительна.

Белинский, Некрасов и Панаев ответили специальной листовкой. О трудах Белинского была приведена в листовке короткая справка: в продолжение семи лет в «Отечественных записках» напечатано было шестьдесят больших критических статей Белинского, множество больших и мелких библиографических статей (считая по крайней мере по десяти круглым числом на каждую книжку); ему же принадлежат почти все отчеты о пьесах, игравшихся в Александрийском театре, и большая часть литературных и журнальных заметок, помещавшихся в «Смеси».

Читатели хорошо знали, что значит каждая статья и рецензия Белинского.

А к нему все чаще ездил доктор Тильман:

– Поехать бы вам, Виссарион Григорьевич, за границу! Там есть замечательные курорты; я мог бы рекомендовать многие из них.

Марья Васильевна побледнела. Ужели дело так плохо? Она стала ухаживать за больным еще с большим усердием. А потом делилась мыслями с Аграфеной Васильевной:

– Мне кажется, болезнь отступает. Ведь и здоровый человек не мог бы вынести этой сутолоки, в которой живет Виссарион Григорьевич.

– Ты должна подумать и о себе, Мари! – напоминала Аграфена. – Сроки близятся.

Но пока что в доме звучал один детский голосок. Олюшка-собака, пробравшись к отцу, вежливо просила:

– Дай ягоди!

Это было наиболее сильное ее впечатление, сохранившееся от летней поездки в Ревель. Но какие ягоды могут быть в Петербурге, когда нещадно кропит окна дождем и снегом ноябрь!