Алексей Новиков - Впереди идущие

– Достоевский! – неожиданно раздалось из комнаты Григоровича. – Чем же «Петербургские углы» лучше моих «Шарманщиков»?

Федор Михайлович сидел не шевелясь, затаив дыхание.

– А пожалуй, можешь и не отвечать, – великодушно согласился Григорович. – Сам знаю: у Некрасова идея пошире будет. Прав Белинский. Недаром «Петербургские углы» цензура едва пропустила. А как пропустила – ей-богу, чудо!

Виссарион Белинский, готовя вместе с Некрасовым сборник «Физиология Петербурга», хотел собрать произведения молодых писателей гоголевского направления. Главную надежду возлагал Виссарион Григорьевич на Некрасова.

Хоть все еще не кончен был роман о Тихоне Тросникове, Некрасов решился опубликовать отрывок «Петербургские углы». Цензор перечеркнул рукопись начисто – «за оскорбление добрых нравов и благоприйстойности». Воистину чудом удалось вырвать позднее цензурное разрешение. Но еще до того мечтал Белинский:

– Перво-наперво, Николай Алексеевич, вы прочтете «Петербургские углы» у Панаевых. А мы послушаем, что скажут эстеты.

– Не буду я, Виссарион Григорьевич, читать у Панаевых…

– Будете! Коли явились перед очами Авдотьи Яковлевны, негоже вам у Панаевых молчать, забираясь в дальний угол. Или вас до сих пор магнетизируют ослепительные штаны Ивана Ивановича? Имейте в виду – никакие отговорки не помогут!

Так оно и произошло. Правда, Панаевы готовились к заграничному путешествию. Иван Иванович составлял будущий маршрут, постепенно занося в него кроме Франции многие европейские страны. Маршрут составлялся с размахом, но без оглядки на средства. Авдотья Яковлевна, слушая Ивана Ивановича, снисходительно улыбалась. Но и она была занята предотъездными хлопотами.

Однако в назначенный день в гостиной у Панаевых собралось привычное общество.

Бедный автор «Петербургских углов», как он волновался! По счастью, именно ему уделила участливое внимание Авдотья Яковлевна. Может быть, их сблизила молодость – оба они были очень молоды! Может быть, их сблизили невеселые воспоминания юности: Некрасов скитался по петербургским трущобам; Авдотья Яковлевна провела несколько лет в театральной школе, откуда выходят девицы с большим опытом по части закулисных интриг и с малыми знаниями того, как живет внетеатральный мир. Некрасова ничто не могло отвратить от занятий литературой; литературные знакомства, сделанные через Панаева, стали школой жизни для Авдотьи Яковлевны.

Начав бывать у Панаевых, Некрасов дичился элегантной хозяйки дома. Но и ему, нелюдиму, она иногда казалась шаловливой девчонкой, которой вдруг надоела роль светской дамы. Впрочем, в вечер, назначенный для чтения «Петербургских углов», она была неприступно серьезна.

Время было приступить к чтению. Белинский давно об этом напоминал. Некрасов раскрыл рукопись. Поднял было руку к едва пробивавшимся усам и, не завершив привычного жеста, стал читать тихим голосом:

– «Ат даеца, внаймы угал, на втаром дваре, впадвале, а о цене спрасить квартернай хозяйке Акулины Федотовны».

С этого ярлыка, красовавшегося на воротах большого петербургского дома, и начинался очерк Некрасова, посвященный владениям Акулины Федотовны.

Едва молодой человек, разыскивавший ее, вступил на первый двор, его обдало нестерпимым запахом и оглушило разнохарактерными криками и стуком: дом был наполнен мастеровыми, которые работали у растворенных окон и пели. В глазах запестрели надписи вывесок: «Делают траур и гробы и на прокат отпускают»; «Русская привилегированная экзаменованная повивальная бабка Катерина Бригадини»; «Из иностранцев Трофимов». Вывески, непонятные по их краткости, пояснялись изображениями портновских ножниц, сапога или самовара с изломанной ручкой.

На дворе была непролазная грязь. В самых воротах стояла лужа, которая, вливаясь во двор, принимала в себя лужи, стоявшие у каждого подъезда, а потом с шумом и журчанием величественно впадала в помойную яму; в яме копались две свиньи, собака и четыре ветошника, громко распевавшие:

Некрасов не торопясь перевернул страницу.

Посетитель, разыскивавший Акулину Федотовну, вступил во второй, дальний двор. Тут открылись целые моря зловонных потоков. Казалось, не было и аршина земли, на которую можно было бы ступить, не рискуя завязнуть по уши.

Интерес к очерку нарастал. Незнакомец, забравшийся на дальние задворки, куда редко кто попадал, казался Колумбом.

Но на то и существуют отважные Колумбы, чтобы подчинять себе грозные стихии. Молодой человек достиг окраины двора, нащупал лестницу, ведущую в подвал, поскользнулся, съехал по мокрым, покрытым плесенью ступеням и очутился наконец в квартире, в которой сдавала углы Акулина Федотовна.

На потолке над развалившейся печью густо роились мухи; стены со следами отпавшей штукатурки были покрыты кровавыми пятнами с тощими остовами погибших жертв. Пыль свисала гирляндами, на веревках сушилось белье. Какой-то расторопный жилец снял с петель дверь и, положив ее на два полена, превратил в кровать.

– Кто он такой? – заинтересовался посетитель, только что завершивший схождение в преисподнюю.

– А кто его знает? – отвечала Акулина Федотовна, – хороший человек, с паспортом. Без паспорта у меня никого… Да вот одним нехорош – за эту дрянь не люблю. – Старуха указала на небольшую собачонку, которая выползла из-под нар. – Добро бы одну держал, а то иной раз вдруг пяток соберется. Ну, и найдется из жильцов выжига забубённая: «Стану я, говорит, вместе с собаками в собачьей конуре жить!» А квартирка – чем не квартирка? Летом прохладно, а зимой уж такое тепло, что можно даже чиновнику жить, – простор!

Слушали Некрасова молча. Но и в молчании бывают разные оттенки. Михаил Александрович Языков первый стал нетерпеливо постукивать пальцами о стол: зачем растравлять душу такой беспросветной картиной? Иван Иванович Панаев, словно отвечая на этот безмолвный вопрос, недоуменно развел руками.

…К вечеру новый жилец Акулины Федотовны перевез вещи. Вместе с ним снова вступили в неведомый мир слушатели очерка «Петербургские углы». Открытие Америки продолжалось.

Когда спутники Колумба с величайшим изумлением взирали на туземцев, они ничего не знали об этих людях, дивились их обычаям и не понимали у них ни слова. В подземном царстве Акулины Федотовны обитатели его говорили на русском языке, но жизнь их оставалась такой же загадочной, как существование жителей какого-нибудь таинственного архипелага, неизвестного географической науке.

Первым вернулся на квартиру постоялец из бывших дворовых людей. Никогда бы не видеть ему столицы, если бы у его барыни не состоялся в деревне деловой разговор с супругом.