Алексей Новиков - Впереди идущие

– Столько же ясно, сколько и бесцельно, милостивый государь, – Федор Михайлович сам не узнал своего срывающегося голоса. – И потому покорно вас прошу… – он указал на дверь.

Гость не обратил на этот недвусмысленный жест никакого внимания.

– Намедни, – сказал он озабоченно, – один обличитель тоже разразился. Может быть, изволили читать в «Петербургских вершинах» господина Буткова: есть, мол, в мире предметы благоговения всеобщего, есть, мол, величие совершенное, есть сила своенравная, деспотически располагающая жребием человеческим. Те предметы – рубли, то величие – рубль, та сила – в рублях!

Достоевский не слушал. Распахнул окно и вдыхал предутреннюю свежесть.

– И представьте, – продолжал незнакомец, – дура цензура пропустила! Должно быть, олухи цензоры приняли эти поджигательные строки за похвальную оду рублю. А Белинский, конечно, одобрит да еще выписку приведет в своей статье. Долой, мол, деспотическую власть рубля! Тут, извините, уже международный заговор коммунизма! Коли не исправите повесть, очистив ее от вредомыслия, и вашу фамилию запишут, для начала, разумеется. А печатно что вам скажем? – Тучный господин пожевал губами, собираясь с мыслями. – А печатно вот что о вас скажем: скучный-де роман, прескучнейший. Положения неестественные, чувствительность ложная. По незрелости воображения и неопытности пера склонность к карикатурам Гоголя, правда, в бледной копии. А читатели сами смекнут: нет нужды читать, а тем более покупать такую скучную книгу… Да вы не слушаете меня, сударь! – – таинственный незнакомец стучал по столу кулаком.

Стук повторился в дверях. Должно быть, Федору Михайловичу суждено было сойти с ума в эту ночь. Дверь отворилась, и в ней появился, шатаясь и приплясывая, зеленый господин, похожий на штоф, заткнутый пробкой вместо человеческой головы. Едва войдя, он протянул засаленные брошюрки ночному гостю Достоевского.

– Нюхай, – повторял он, – ученому человеку нельзя не нюхать. У, какой туз!..

– Эй, берегись! – раздался зычный клич на улице. Достоевский выглянул в окно. По переулку громыхала карета. Да ведь это господин Быков увозит Вареньку! А за каретой трусит Макар Алексеевич Девушкин и надрывно кричит. Может быть, забыл передать Вареньке, что наказывала мадам Шифон, а может быть, сулит купить ей, ангельчику, фальбалы?

Карета громыхала все громче. Грохот стал так нестерпим, что Достоевский через силу поднял голову, склоненную на стол, и, придя в себя, огляделся.

Свеча давно оплыла и погасла. На стене обозначалась плесень, расползающаяся уродливым пятном. Пятно смутно напоминало фигуру ночного гостя. Достоевский еще раз глянул на стол, за которым приснился ему посетитель.

– В обличении многоликого зла ни слова не переменится в повести!

Солнце золотило маковки соседней церкви. По переулку тянулся восвояси ночной извощик. Выползала на свет божий салопница, похожая на майского жука; ленты на ее чепце, как усы у жука, тревожно шевелились. А старуху чуть не сбил с ног мальчишка с чайником, стрелой вылетевший из соседней мастерской. Подобрав полы полосатого халата, он мчался за кипятком в ближний трактир. Появился спозаранку и чиновник; то ли брел он к дому, прогулявши ночь за картами, то ли был самым усердным к службе среди чиновничьей мелкоты. И странное дело – походил на титулярного советника Девушкина, как вылитый его двойник.

– Как? Неужто вы и до сих пор не читали?

– Да что за чудо объявилось?

– Именно чудо! Можно сказать, сама жизнь трепещет на каждой странице. Смелость кисти необыкновенная!

Такие разговоры шли в Петербурге. Называли при этом повесть графа Соллогуба «Тарантас».

Откроет повесть читатель – и начнет увлекательное путешествие из Москвы в дальнее поместье Мордасы вместе с рачительным владетелем Мордас, почтенным Василием Ивановичем.

В надежный, хотя и громоздкий, тарантас, отчасти похожий на ноев ковчег, укладывают матрацы, перины, кульки, свертки, всякие домашности, а также обновки для мордасовских дам – тюрбаны и чепчики, купленные на Кузнецком мосту, у прославленной мадам Лебур.

Кроме клади Василий Иванович прихватил с собой еще молодого дворянина Ивана Васильевича.

– Ну, с богом! Трогай!..

…Вынырнув из облака дорожной пыли, тарантас въезжает в попутный город Владимир. Безлюдны сонные улицы. Чего тут ждать? А молодому дворянину Ивану Васильевичу, выглядывающему из тарантаса меж перин, повезло. Не чаял, не гадал – встретил давнего знакомца, который после многих коловращений жизни был вынужден покинуть Петербург. Приятелям, может быть, и любопытно побеседовать после долгой разлуки, а какой интерес читателю? Но горе ему, если пренебрежет он начавшимся разговором! Тут-то и берет размах смелая до дерзости кисть автора «Тарантаса».

– Жить в Петербурге и не служить, – объясняет Ивану Васильевичу бывший житель столицы, – все равно, что быть в воде и не плавать. Не многие думают об общей пользе, но каждый о себе. Каждый промышляет, как бы схватить крестик, чтобы поважничать перед друзьями, да как бы набить карман потуже.

Произнеся едкую тираду, господин приятной наружности, со следами усталости в чертах лица, опасливо оглянулся: нет ли на улице чересчур любопытных ушей?

А читатель – что греха таить – навострил уши: такова ныне страсть к осуждению порядков жизни.

Петербургский либерал, все еще держа Ивана Васильевича за пуговицу дорожного пальто, продолжал речь, хотя и понизив голос:

– Не думай, впрочем, что петербургские чиновники берут взятки. Сохрани бог! Не смешивай их с губернскими. Взятка, братец, дело подлое, опасное и притом не совсем прибыльное. Но мало ли есть проселочных дорог к той же цели: займы, аферы, акции, облигации, спекуляции. Этим способом, при некотором служебном влиянии, состояния также наживаются.

Вот новое обличение всемогущей силы денег! Только рубль облачен в модный наряд акций и облигаций. Даже вековечная российская взятка шествует в ногу с прогрессом.

Бывший петербургский вольнодумец рад отвести душу от провинциальной скуки.

– Скажи-ка, – спрашивает он у Ивана Васильевича, – ты что теперь поделываешь?

– Я был четыре года за границей.

– Счастливый человек! А, чай, скучно было возвращаться?

– Совсем нет. Мне совестно было шататься по белу свету, не зная собственного отечества.

– Как? Неужто ты собственного отечества не знаешь?

– Не знаю. А хочу знать. Во-первых, я хочу видеть губернские наши города.

– Все губернские города похожи друг на друга. Посмотри на один – все будешь знать.

И пошел чесать! Везде, говорит, в любом губернском городе, найдется большая улица да каланча, площадь с гостиным двором да два-три фонаря. А про жителей губернского города отозвался еще чище: живет здесь несметное количество служащих в разных присутствиях; жены их ссорятся между собой на словах, а мужья – на бумаге. Председатели с большими крестами на шее высовываются только в табельные дни для поздравления начальства. Прокурор большей частью холост и завидный жених; жандармский штаб-офицер – добрый малый (говорится, конечно, о жандармском штаб-офицере с улыбочкой: знаем, мол, мы эту доброту!); дворянский предводитель – охотник до собак. И все отъявленные картежники – «пички да бубендросы». Одни-де губернские барышни в карты не играют. Да и тех не пощадил для красного словца: девицы, мол, если говорить правду, тоже играют: «в дурачки» на орехи.