Мария Савельева - Федор Сологуб

«Газета Шебуева» описывала вечера у Сологуба в духе светской хроники, что само по себе было знаком признания. Корреспондент, писавший под псевдонимом «Маска», оставил портреты посетителей этих вечеров. Ремизов, «маленький человечек», согласно репортажу, приходя к Сологубу, обыкновенно сидит «в глубоком кресле, волоса — торчком, острые глазки прыгают и… в сдержанно-ласковом тоне сообщает окружающим свою новую забавную теорию о „литературных двойниках“». Поодаль Блок, «кротко улыбаясь своим „восковым“ оригинальным лицом и слегка нагнувшись, слушает внимательно только что вернувшуюся из-за границы г-жу Вилькину, производительницу бесчисленных сонетов».

К этому времени в семейной жизни Федора Кузьмича произошли серьезные перемены. В 1894 году умерла его мать Татьяна Семеновна. О том, как писатель переживал это событие, сведений не осталось. Хозяйкой в доме стала его сестра, Ольга Кузьминична. Она была тихой и скромной, ходила в черном платье, сама накрывала на стол, предлагая гостям то маринованные грибы, то огурцы домашнего соления. Андрею Белому она казалась олицетворением сологубовского мещанства — живой «недотыкомкой»: «Так ведь сидела-то, разливала нам чай… — сама Не-до-ты-ком-ка!» В ее присутствии Сологуб становился общительнее. Ольга Кузьминична дружила с женами писателей: Лидией Зиновьевой-Аннибал — женой Вячеслава Иванова и Варварой Карачаровой — женой Константина Эрберга. Отношения Сологуба и Ремизова тоже были гораздо теплее, пока жива была сестра поэта.

Сам Сологуб бывал в обществе настолько тих и молчалив, что Василий Розанов однажды чуть было не сел на стул, уже занятый поэтом. «Вдруг, — рассказывал он потом, — возле меня точно всплеснулась большая рыба» — это оказался Сологуб, заявивший таким образом о своем присутствии.

При этом в литературном сообществе образ писателя складывался скорее из представления о том, каким должен быть автор странных, пугающих литературных произведений, чем из сознательных попыток Сологуба выстроить свое жизнетворчество. Его имя очень скоро обросло мифами. Критик Лев Клейнборт вспоминал, как они с Сологубом вместе прожили неделю в пансионате в Финляндии [14] Клейнборт Л. М. Встречи. Федор Сологуб // Русская литература. 2003. № 1–2. (Публикация М. М. Павловой.) . С ученических времен Сологуб сохранил привычку вести себя в людных местах замкнуто, но проявлял большую наблюдательность. Отдыхающие не были знакомы с его творчеством, но дамы говорили о нем смеясь:

— Покойничком припахивает. А, между прочим, надушен.

Неудивительно, если марксист Клейнборт постфактум додумал эту фразу, но похожее впечатление, облеченное в более изящные выражения, Сологуб производил на Максимилиана Волошина [15] См.: М. А. Волошин и Ф. Сологуб // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год. Л.: Наука, 1976. (Публикация В. П. Купченко.) . Тот сравнивал Федора Кузьмича с недобрым покойником, которого не принимает земля. Отношения двух поэтов складывались вполне дружественно, и Волошин ценил творчество Сологуба, но всегда писал о «мертвенном» совершенстве его текстов. О самом Федоре Кузьмиче Волошин вспоминал, что с ним было совершенно невозможно разговаривать: он постоянно повторял слова собеседника, изменяя лишь их интонацию, отчего окружающим становилось жутко. Непонятно, была ли это особенная сологубовская ирония или просто проявление рассеянности.

Приписывали Сологубу и магические способности. Приехав в Петербург из-за границы, Вячеслав Иванов пошел знакомиться с Сологубом… и после этого долго не возвращался домой. Жена, Лидия Зиновьева-Аннибал, искала его по всему городу, зашла к Зинаиде Гиппиус, которая поспешно, небрежным почерком, набросала Сологубу записку на бланке журнала «Новый путь»: «Федор Кузьмич. Когда был у Вас Вячеслав Иванович и куда девался от Вас? Лидия Дмитриевна у нас и страшно беспокоится, в самом деле страшно, нигде его нет, ни дома, — ждем немедленно вестей от Вас, всё, что знаете. З. Мережковская». Выяснилось, что Вячеслав Иванов всё еще был у Сологуба, а вернулся он больной, в крапивной лихорадке. Как объяснял он потом жене, погода за окном была чудовищная, лил дождь, Иванов порывался уйти, но в передней у Сологуба никак не мог найти свои калоши, на всех стояли инициалы «Ф. Т.» (Федор Тетерников). Приходилось возвращаться и продолжать затянувшийся разговор. Иванову казалось — может быть, вследствие начинающейся болезни, — что Сологуб наколдовал и эту погоду, и внезапное исчезновение калош. История быстро разошлась по литературному Петербургу. Зинаида Гиппиус как участница поисков Вячеслава Иванова сложила об этом случае шутливый экспромт:

После этого Вячеслав Иванов стал считать Сологуба черным магом, и его отношение к Федору Кузьмичу складывалось из «противочувствий» (в определении Иванова) — любви и ненависти, притяжения и отталкивания. Он писал Сологубу, что его любовь окружает поэта, как влага обнимает острова, но одновременно побуждает его к борьбе [16] См.: Иванов Вяч. Письма к Ф. Сологубу и Ан. Н. Чеботаревской // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год. Л.: Наука, 1976. (Публикация А. В. Лаврова.) . Эти необычные чувства отразились в стихотворной переписке поэтов. Сологуб посвятил Иванову строки:

Ответное стихотворение Вячеслава Иванова было опубликовано под названием «Апотропэй», что значило «заговор» от злых чар Федора Кузьмича. В стихотворении Иванов выразил то, что его пугало: «Твоих противочувствий тайна / И сладость сумеречных чар / Хотят пленить кольцом волшебным, / Угомонить, как смутный звон…» Это был тот редкий случай, когда Сологуб не оскорбился неприятием его творчества. Стихотворный привет Федора Кузьмича начинался со слов «В тебе не вижу иноверца…» — очевидно, «Солнцегубителю» льстил образ, созданный Вячеславом Ивановым.

Даже в качестве хозяина литературного салона владелец «Башни» (квартиры в знаменитом доме на Таврической улице с башнеобразной пристройкой) Иванов был полной противоположностью Сологубу: это был обаятельный собеседник, внимательный ко всем, умевший тонко поддержать разговор. Федор Кузьмич бывал на его «средах», но вел себя, как и всегда, скромно, протестовал, когда темой обсуждения предлагали сделать его поэзию, и однажды покинул из-за этого вечер. Попытки растормошить замкнутого литератора удавались далеко не всем. Так, на одной из «сред» Брюсов читал свои стихотворения, в том числе скандальный «Призыв» («Приходи путем знакомым…») — строки о покойнице, которая уже покрылась синевой, но взывает к возлюбленному, чтобы тот прильнул к ней в тесном гробу и испил «услады» страсти. Воспоминания о дальнейших событиях разнятся. Из них сложился анекдот о чудаковатости Сологуба, хотя скорее они могли бы свидетельствовать о невнимании к нему поэтического Петербурга. Николай Оцуп вспоминал, что хозяин вечера попросил мрачного поэта высказаться: «Ну а вы, Федор Кузьмич, почему не скажете своего мнения? Ведь какая тема — загробный мир». Сологуб ответил сухо: «Не имею опыта». Согласно другому свидетельству, принадлежащему Константину Эрбергу, кто-то задал Сологубу некорректный вопрос: «А у вас, Федор Кузьмич, не найдется подобных стихов?» На что поэт вынужден был ответить: «Нет, не имею опыта». Разумеется, Сологуб не мог писать стихов, подобных поэзии Брюсова, постановка вопроса была двусмысленна. Если же принять на веру вариант событий в изложении Оцупа, то поэту могло быть неприятно, что обращение к теме смерти — независимо от формы этого обращения — воспринималось аудиторией как его вотчина. Внимательный читатель увидит, что похожие темы решались Сологубом в совершенно ином ключе; в прозе и поэзии Федора Кузьмича было гораздо больше, нежели в «Призыве» Брюсова, психологизма, не было жажды эпатажа как самоцели. Подобного опыта Сологуб явно «не имел».